Мы шли к середине бухты, к нашей стоянке — по конвенции мы к причалу не швартуемся, в крайнем случае раненого можно доставить шлюпкой. Отсюда видно, как ходят люди, собаки бегают, автомобильчики снуют между домами и по склонам сопок, там поверху проложена шоссейка.
Якоря отдавать — все, конечно, вылезли. Что значит — стоячая вода, сразу спать расхотелось.
Сгрудились на полубаке, Шурка прибежал с руля с биноклем, и все по очереди стали пялиться на берег. Вон рыбачка вышла — белье на веревке развесить, вон две кумы встретились и лясы точат, фарерскими сплетнями обмениваются, а нам все в диковинку.
— Эх, ножки! Швартануться бы. Потом бы всю жизнь вспоминал.
— Давай, плыви, кто тебя держит?
— Старпом! А старпом! К причалу не подойдем?
Старпом тоже из рубки в бинокль пялился.
— Какой ты умный! — говорит.
— Да хоть на часик — покуда кепа нету. Никто ж не стукнет.
На это он и отвечать не стал, будто не слышал.
В бинокль все радужно: песик бегает по снегу, фарерский песик, ластится к своей фарерской хозяйке, а та фарерскими ботиками притоптывает — ботики модные, а холодно в них. Фарерский пацан своего братишку катает на фарерских саночках, шнурки на ушанке болтаются… Почему так тянет на это смотреть? Неужели диво — люди, как и мы, тоже вверх головами ходят? Глупо же мы устроились на земле — вот море, одно на всех, сопки — такие же, как и у нас, бухта — для всех моряков убежище. А не подойдешь к ним, конец не подашь, не потравишь с этими фарерцами.
— А все ж, бичи, — сказал Шурка, — в заграницу приехали! Вроде даже и воздух другой.
— Никуда ты не приехал, — Ванька Обод ему угрюмо. — Все там же ты, в Расее. И воздух тот же. Что ты на эту заграницу в бинокль смотришь, это и в кино можно, в порту. Даже виднее.
Всегда найдется такой Ванька Обод — настроение испортить. А солнышко вышло, стало чуть потеплее, потянуло еле слышно весной. В такие дни на берегу хочется в море. А в море — хочется на берег.
— Скидывай рокана, бичи! — сказал Шурка. — Айда все по-береговому оденемся. Теперь уж до порта — ни метать не будем, ни выбирать. А что груза еще осталось — так его там берегаши и выгрузят.
Мы поглядели на старпома. Он все пялился на берег.
— Старпом, — спросил Шурка, — точно ведь в порт идем?
— Будет команда — пойдешь.
— Это как понимать? Может, еще и не будет? Остаемся на промысле? Нет уж, хрена!
Да ведь у старпома прямого слова не выжмешь. Молодой-то он молодой, а первую заповедь начальства железно усвоил: чего не знаешь — показывай, будто знаешь, только говорить об том не положено. Да он, плосконосый, оставят ли его старпомом — и то не знал. Но в бинокль, как генерал, глядел, план сражения вырабатывал.
— Покамест, — говорит, — ремонтироваться будем.
— Это само собой, — сказал Шурка. — С такой дырищей тоже мало радости до порта шлепать.
Больше всех ему верилось, Шурке, что в порт уйдем. И не стоялось ему, как жеребенку в стойле. А если подумать, чего мы там не видели, в порту, кроме снега январского и метелей, кроме «Арктики»? Да и этих-то радостей на неделю, не столько же мы заработали, чтоб куда-нибудь в отпуск поехать. Но великое же слово — домой!
Все-таки пошли переоделись. Я куртку надел. Вышли на палубу, как на брод, на набережную.
— Я теперь ни к чему не прикоснусь, — говорит Шурка. Он в пиджаке вышел, с галстуком. — Дрифтер скажет: "Чмырев, иди подбору шкерить!" А я ему — хрена, сам ее шкерь, а я теперь не матрос, я — пассажир на этом чудном пароходе.
— Сигару — не хочешь? — спросил Серега.
— Отчего же нет, сэр?
Серега вытащил «беломор», мы задымили, облокотились на планшир, сплевывали на воду. Ни дать, ни взять — на прогулочном катере, где-нибудь в Ялте.
— Слышь, старпом, — сказал Шурка. — А ты не переживай.
— А чего мне переживать.
Старпом оставил свой бинокль, стоял, как портрет в раме. Не веселый был этот портрет.
— Врешь, — говорит Шурка. — Переживаешь! А зря. Ну, понизят тебя до второго, ну там до третьего, годик поплаваешь и опять — в старпомы. Ты же у нас хороший мальчик, дисциплинированный, начальство уважаешь.
— Чего это меня понизят? Третьего вахта была, а не моя.
— Ну, чумак, — сказал Серега. — Он же тебе ее передал.
Старпом лоб наморщил. Задумался, как он из этой истории будет вылезать.
— Спросят, чья вахта была с двенадцати.
— Не-ет, — Шурка засмеялся, — так не спросят, не рассчитывай. А "кто на вахте был с двенадцати?" — вот как. Ты уж на худшее надейся, глядишь — оно и получше обернется.
— Вахту же передавать не полагается.
— Но ты ж ее принял.
— Ну и что? В виде исключения…
— А шляпил — тоже в виде исключения? — но тут же Шурка и смилостивился: — Ну… может, тебя и помилуют, старпом, всяко бывает. Но если тебя в матросы разжалуют, тоже не огорчайся. Зато какую науку пройдешь! Сам побичуешь — бичей притеснять не будешь. Ты, первое дело, им спать давай. Не подымай в шесть, подымай в восемь. Никуда рыба из сетей не убежит, а человек — он дороже. Теперь, значит, выходных чтоб было два в неделю. Кто это придумал — в море без выходных? Ты этот порядок отмени, старпом. Не останется страна без рыбы к праздничному столу. Ты к бичам хорошо, и они к тебе хорошо. Усвоил мои советы?
— Ладно.
— Что он там усвоил! — сказал Ванька. — Оставят его на мостике — так же и будет на тебя орать.
Грустно нам отчего-то сделалось. И просто так стоять надоело.
— Чего будем делать, бичи? — спросил Шурка. — Старпом! У тебя, может, какие распоряжения будут? В последний раз мне твой голос охота послушать.
— Будут — позову.
— Нет уж, я спать пойду.
Но Шурке и спать было скучно. Такое было весеннее настроение, хоть в самом деле — прыгай с борта, плыви к берегу.
— Бичи, — вспомнил Шурка. — А мы же фильмами-то махнулись на базе? Айда покрутим.
Пошли с полубака, покричали в кап:
— Эй, салаги! Кончай ночевать, есть работа на палубе. Фильмы крутить.
Не вылезли. Так устали, что даже на стоячей воде не проснулись.
А фильмы — так себе отхватил «маркони». Один — про какую-то балерину, как ей старая учительница не советует от народа отрываться; погубишь, говорит, свой талант. Мы даже вторую бобину не стали заправлять. Другой поставили — про сектантов, как они девку одну охмуряют, а комсомольская организация бездействует. Потом, конечно, новый секретарь приезжает и от этих сектантов только перья летят. Но там одно место можно было посмотреть как этот новый секретарь влюбляется в эту охмуренную девку, и она, конечно, взаимно, только ужасно боится своих сектантов, и он ей внушает насчет радостей любви, в таком симпатичном березовом перелеске, и березки эти кружатся, и облака над ними вальс танцуют. Мы эту бобину два раза прокрутили. «Юноша», который из камбузного окна смотрел, попросил даже, чтоб в третий раз поставили, да нам есть захотелось. И пробоина нас больше занимала.