Фридриху неприятен этот тон. Кроме кольца его зачаровывает шелк, макияж, ее мягкая кожа, ее внятные женские формы. Уходя, Дон благодарит его и обнимает. Он уносит запах ее духов. И нюхает до изнурения этот фиалковый аромат.
В отель «Королева Кристина» приходит все больше женщин в форме. Часами танцуют союзнические офицеры, стряхивая с себя мрачную сырость подземных галерей, в которых проходит их жизнь.
В темноте коридоров с глазками нескольких лампочек воют вентиляторы, и в перемешиваемом ими воздухе постоянно кружится страх перед бомбардировками. Они должны работать под зонтами, потому что под холодными каменными сводами течет живая и упрямая сила моря, и ходить по растрескавшейся земле, по которой пробегают язычки горящей селитры. Каждый вечер они появляются в отеле, будто вырвавшись из клетки.
Музыка оркестра бежит волнами по бухте, в которой значительно поубавилось кораблей. Взгляды музыкантов все эти месяцы кружат над пенистым морем и каждый раз в конце концов останавливаются на Скале — единственном кусочке Европы, где еще укрывается свобода. Они замечают, что в Гибралтаре готовится какая-то крупная операция. Уже закончены работы по возведению защитных сооружений. Среди кипящих морских волн и испанских проволочных заграждений аэродром простирается, как неподвижная пламенеющая лента. Если внимательно присмотреться, то замечаешь, что нет ни пяди на территории Гибралтара, где бы не виднелись блок разобранного самолета, коробка с боеприпасами, бидон с керосином или солдатская палатка. Яблоку негде упасть. Главные улицы покрыты сплошным слоем матросских, пехотных, летных мундиров. Напрасно было бы искать море в дыму многочисленных кораблей, которые сплелись в черную корону на сияющей поверхности бухты.
Как беззащитные кролики, с любопытством высовывающиеся через край корзинки фокусника, они ожидают, что развитие войны выдаст им наконец причитающуюся порцию магии. Для них бухта приняла форму сердца. До сих пор поражения союзников неумолимо следовали одно за другим. Дюнкерк, Гонконг, Сингапур, Тобрук… Они играют, глядя невидящими глазами на пюпитры, и ждут с надеждой сигнала к наступлению, которое изменит судьбу войны, — от этого зависит их будущее, их безжалостная фортуна. И немецкие агенты, щурящиеся от бриза на террасе отеля, наблюдают за неопределенной лихорадкой, охватившей Скалу. Они убеждены, что союзники готовятся высадиться на Мальте.
Одним прекрасным утром все вздрагивают от гудения истребителей «харрикейн» и «спитфайр», смешанного с воем корабельных сирен. Музыканты, вскочив с постелей, бросаются к окнам, протирая глаза, ослепленные первыми лучами солнца. Сотни только что собранных самолетов взмывают один за другим с маленького аэродрома, а от берега отходят корабли, груженные войсками и боеприпасами. Гибралтар пустеет, воцаряется неправдоподобная тишина.
Никто не догадывался о настоящей цели этой экспедиции. В то время как Би-би-си, которую обычно с тайной тоской слушают музыканты, передает первые новости о высадке союзников в Северной Африке, отель наполняется крикливыми голосами немецких агентов. Различные шпионские службы обвиняют друг друга в ошибке, которая может стоить им поражения во всей войне.
Это последняя ночь, когда оркестр играет в Альхесирасе. Под предлогом прощания с публикой они предлагают особенный концерт, которым на самом деле празднуют первый триумф союзнических войск.
Музыка мягко покачивает дым, наполняющий Мавританский зал, и терраса заливается необыкновенной мелодией надежды.
23
Африка. Вернувшись в Кадис, Звездочет бежит с резвостью охотника-браконьера к сеньору Ромеро Сальвадору, чтоб поделиться с ним тлеющими углями надежды. Лишь только старик различает на улице фигуру мальчика, его птичье тело поднимается из-за стойки и начинает порхать среди несуразных железяк, загромождающих лавку. Его зеленовато-трупная кожа приобрела едва заметный изумрудный оттенок и фосфоресцирует в темноте помещения. Первое поражение стран гитлеровской «оси» в африканских землях — вздох облегчения для него. Как и многие испанцы, он думает, что победа союзников поможет сбросить диктатуру.
Немцы отвечают оккупацией территории, подконтрольной правительству Виши, и в следующие месяцы растет волна беженцев, пересекающих Испанию. Звездочет замечает, что многие из них заглядывают в скобяную лавку потому только, что встречают здесь доброе отношение. Большинство из них — французы, которые хотят переправиться в Африку, где заново формируется армия свободной Франции. Некоторые из них, переходя через границу, уничтожили свои документы, чтобы не подпасть под приказ, согласно которому надлежит высылать всех, чей возраст — между двадцатью и сорока годами. Другие приезжают снабженные половинкой пятифранковой банкноты в качестве пароля, чтоб войти в контакт с эмигрантскими организациями, которые становятся все более активными. Несмотря на невзгоды бегства и ненадежность их положения, их эйфория контрастирует с унынием рекрутов, по-утиному марширующих на площади Сан-Хуан-де-Дьос и невольно держащих равнение на ресторан «Сардинеро», из распахнутых дверей которого доносится жирный запах жаркого. После англо-американского десанта правительство объявило всеобщую мобилизацию, но средств на содержание столь многочисленного воинства у него нет.
Эмигранты ждут корабли, а те стоят на якоре в Гибралтаре: немцы угрожают торпедировать их, если они приблизятся к Кадису. В разгар переговоров между официальной французской миссией и испанскими властями группа местных фашистов решается дать показательный урок эмигрантам. Банда вооруженных палками и кнутами людей врывается на площадь, которую через несколько минут усыпают тела раненых. Нападавшие бесследно исчезают, а избитые кое-как поднимаются и ковыляют прочь, оставляя лужи и кляксы крови, которая светится, кажется, собственным светом, а через несколько часов блекнет, впитавшись в трещины мостовой.
Однажды, когда Звездочет приходит в скобяную лавку, он видит на прилавке брошенную смятую газету, а сеньора Ромеро Сальвадора нет. В глубине, в служебной комнате, видно хозяина, который спокойно уплетает артишоки, склонившись над тарелкой.
— Где он? — спрашивает Звездочет.
Хозяин поднимает голову и узнает его. Маленькие холодные глазки высовываются, как пауки, между жирными складочками его век.
— Его увели, — торопливо выговаривает он.
Потом замолкает. И даже не жует свои артишоки, которыми набит его рот и которые он по какой-то странной причине не может проглотить.
— Куда? — настаивает Звездочет.
— Я ничего не знаю.
Звездочета удивляет этот паралич, сковавший хозяина. Щеки лавочника расперты, язык прижат. Кажется, что морщины его лба скомкали и придушили мысль. Его глаза лишены взгляда, это две сквозные дырочки, в упор не желающие видеть окружающего.
Звездочет выходит из лавки, как из Зазеркалья несчастья. Беспощадное сияние улицы не может побороть его ощущения, будто он только что пересек облако дыма или полосу тумана. Он подавлен. Интуиция подсказывает ему, что в этой стране непоколебимое молчание всегда скрывает что-то плохое. Как броня страха. Он спешит к дому сеньора Ромеро Сальвадора по мощенной камнем улочке, опустив голову и слыша лишь собственные шаги.