Русская любовь Дюма - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 35

Впрочем, в том, что Грушеньку выдали замуж все же девицею, была заслуга не столько матери с отцом, сколько бабушки-староверки. С тех пор графиня Закревская маялась оттого, что в ее теле жили словно бы две души: она зачитывалась любовными романами и заводила их бессчетно, а после этого слезно молила об искуплении грехов, творя двуперстное, старообрядческое, крестное знамение.

Арсений Андреевич Закревский был, конечно, служака ретивый, однако принадлежал к числу тех мужчин, которые супружеские обязанности исполняют именно что по обязанности (скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты… Ну как тут не вспомнить его приятеля Нессельроде!). Разохотив молодую жену, Закревский ее ни в коем случае не удовлетворил, а впрочем, судить его за это трудно, ибо сия задача всяко была б ему не по силам – с его-то возможностями; к тому же он, бедолага, и знать не знал, что женщина в постели тоже должна кое-что получать… И это отнюдь не деньги за доставленное удовольствие. Так что постепенно начала у дочери развиваться та же болезнь, что развилась некогда у маменьки, а именно: истерия на почве хронической неудовлетворенности. Болезнь эта усилилась после кончины Степаниды Алексеевны.

Нервические припадки Грушеньки очень беспокоили ее мужа, который вступил на тот же скользкий путь, что и его тесть: всячески потворствовал капризам жены и словно в упор не видел, что в их доме толчется чрезмерно много молодых и красивых мужчин. То есть они как бы приходили выражать сочувствие больной прелестнице – ну а что выражалось сие сочувствие исключительно в ее будуаре, так ведь больная и должна лежать в постели…

Увы, лежать там одна Аграфена решительно не хотела! И частенько мужчина, явившийся ее навестить (запросто, по-дружески, даже где-то по-товарищески!) бывал в сию постель увлечен. Как правило, воспринималось ими сие с удовольствием, потому что Аграфена, повторимся, была собою прекрасна, истинная la belle. Однако кое-каких слабаков ее любовная ненасытность пугала. В их числе оказался и некто Шатилов, в которого наша чаровница внезапно влюбилась, да так, что пожелала давать ему доказательства своей привязанности по несколько раз на дню, и еще настаивала, чтобы он тайно, с помощью верной горничной, проникал к Аграфене Федоровне и ночью.

Вскоре Шатилов уже на ногах не стоял, исхудал, побледнел и на службе совершал такие оплошности, от которых его карьера вскорости должна была сойти на нет. А вот Аграфена явно повеселела, поздоровела и беспрестанно вела разговоры о том, что им с любовником нужно встречаться чаще.

Предчувствуя свою неминучую погибель, в помрачении сознания, Шатилов однажды при встрече с генералом Закревским разрыдался и чуть ли не в ножки ему кинулся, каючись в грехе прелюбодеяния и… умоляя спасти его от домогательств Аграфены Федоровны!

История сия сделалась известна, но никого особенно не удивила: о похождениях Аграфены Федоровны уже давно втихомолку судачили. Арсений же Андреевич оказался в ситуации непростой, из который предпочел выйти с каменным выражением лица, сделав вид, будто ничего не случилось.

Арсений Андреевич очень любил жену, вот какая беда. Говорят, у каждого из нас непременно сыщется в жизни особа, против коей мы бессильны, чарам коей не можем противостоять. Таким человеком для Арсения Андреевича была его жена… Так что в доме Закревских ничего не изменилось, ну разве что Шатилова велено было не принимать. Да впрочем, он и сам обходил сей особняк стороной, не ленясь лишний раз давать порядочного крюку, лишь бы не попасться на глаза ненасытной Аграфене.

Эту историю Наденька вспомнила с истинным упоением и подумала: граф Арсений Андреевич Закревский таскает на голове целую гирлянду рогов, а туда же – осмеливается не только рассуждать о нравственности и безнравственности, но и кого-то осуждать! На счастье, Лидуся, добрая приятельница, лучшая подружка Наденьки Нарышкиной, пошла не в отца унылого, а в развеселую маменьку: взяла да и сбежала от мужа, чопорного графа Дмитрия Нессельроде, в Париж…

Что? Сбежала в Париж?..

А ведь хорошая мысль!

Париж… Она поживет там, пока не утихнет скандал. Она родит ребенка – к счастью, о том, что Наденька беременна, не знает никто, кроме родителей да Александра Григорьевича Нарышкина, который, конечно, будет молчать, чтобы не только свет, но даже собственная прислуга не подняла его на смех! И так, наверное, уже жалеет, что поднял такой несусветный шум вокруг измены жены. Кому от этого стало хуже? Только ему! Вот кабы жива оказалась сейчас известная ненавистница Пушкина Иллария Полетика, которая немало отравляла жизнь знаменитому поэту своими анонимками и инсинуациями, она вполне могла бы прислать Александру Григорьевичу злорадное послание и поздравить его со вступлением в орден рогоносцев!

А уж если станет известно о том, что жена его от Сухово-Кобылина беременна, Нарышкину начнут в глаза смеяться!

Можно не сомневаться, что он образумится и будет молчать. Так что Наденька родит тайно в Париже, придумает там, как поступить с ребенком… При одной только мысли об этом несчастном младенце на глаза Наденьки наворачивались слезы, она обожала свою дочь и вообще любила детей, а потому она пока решила вовсе ни о чем не думать, кроме того, что поездка в Париж поможет и ей, и ее семье пережить и, конечно, даже приглушить разразившийся скандалище.

Эту мысль Наденька немедля довела до сведения своей maman, которая страшно жалела дочку, – и Ольга Федоровна сочла ее на редкость удачной. В самом деле – распустить слух, Надежда, мол, заболела «от переживаний» и нуждается в самом радикальном лечении расстроенных нервов. А где их лечить, эти самые нервы, как не за границей?!

Барон Кнорринг тоже счел, что с глаз долой – из сердца вон, в данном случае – с языка досужих сплетников. Уедет Надежда – и шум вокруг ее имени притихнет, молва найдет себе новую поживу, Нарышкин успокоится и, глядишь, соскучится по своей хоть и непутевой, но такой обворожительной женушке, а там, глядишь, и воссоединение семейства воспоследует…

План был бы всем хорош, да ведь, как и водится между русскими (и обрусевшими!) людьми, гладко было на бумаге, но забыли про овраги, а по ним ходить. Батюшка с матушкой столь рады были сплавить куда подальше провинившуюся дочку, что забыли, куда ее отправляют. Не в скучную Женеву, не в чопорный Лондон – в Париж!

В Париж!!!

И пустили они козла, вернее козу, в огород…

* * *

– Что-то я ничего не понимаю… – Александр Дюма-младший устало потер лоб и тоскливо посмотрел на Марию Калергис. – Почему Лидия вдруг решила уехать? Куда?! Как она могла ничего мне не сообщить?!

– Вот именно, она не могла, – кивнула Белая Сирена. – Поэтому вам сообщаю я.

– Что, так спешила покинуть меня, что не удостоила даже запиской?! – крикнул Александр возмущенно.

Белая Сирена посмотрела на него вприщур. Ей было и жаль этого покинутого любовника, и в то же время она должна была сохранять лояльность по отношению к Нессельроде. На нее был обрушен целый ворох упреков в том, что плохо присматривала за Лидией, и, наверное, с точки зрения людей благопристойных и благонамеренных, дело и в самом деле обстояло так. Но Мария сама не терпела никаких ограничений своей свободы, а потому очень хорошо понимала баловницу Лидию. А впрочем, так ли уж дурно вела себя эта милая шалунья? Она завела всего лишь одного любовника и оставалась ему верна, хотя бог его знает, этого красавчика Александра Дюма-сына, был ли верен он и с каким количеством актрис он успел переспать, пока попытался устроить постановку своей пьесы! Лидия-то ему не изменяла, хотя позавчера вечером она вернулась… какая-то странная, вся взъерошенная, всклокоченная, с трудом удерживающая слезы, и пахло от нее… Странно так пахло… И ни слова объяснений от нее невозможно было добиться… В общем, за позавчерашний вечер Мария поручиться не могла. А вчера ни свет ни заря обитательницы дома номер 8 по улице Анжу были разбужены звоном и грохотом: кто-то ну вот просто-таки рвался в дом!