Брак по расчету. Златокудрая Эльза - читать онлайн книгу. Автор: Евгения Марлитт cтр.№ 69

Индийский сад предстал перед Лианой опять в том же волшебном виде, освещенный серебристыми лучами бледной луны, как и в первую ночь, проведенную ею в Шенверте; но как эти ночи отличались одна от другой! Еще сегодня, несмотря на поздний час, суждено было карающей руке Немезиды совершить переворот в доме Майнау столь же молниеносно, как буря сокрушила могучую банановую пальму.

Лиана шла так быстро, как будто не касалась земли, однако среди ночной тишины шелест ее длинного шлейфа казался очень громким. Войдя в густую аллею, любимое место попугаев и обезьян, она вздрогнула и остановилась, так как услышала звук чьих-то шагов.

— Кто тут? — спросила она, из предосторожности отступая к началу аллеи.

— Егерь Даммер, баронесса, — ответил человек, явно смутившись.

Она свободнее вздохнула и пошла вперед, а он, почтительно поклонившись, прошел мимо и остановился у противоположного конца аллеи. Бросив взгляд в сторону, она поняла, что привело сюда Даммера: опустив глаза и пряча вспыхнувшее лицо, сделала книксен одна из хорошеньких служанок замка. У молодых людей, разлученных переводом егеря в Волькерсгаузен, здесь было свидание. У Лианы точно гора свалилась с плеч при мысли, что поблизости находятся живые люди.

Дверь индийского домика была заперта, окна завешены, а разбитые стекла двери заменены досками. Лиана тихо постучала, и осторожная рука чуть отодвинула в сторону одну из плетеных шторок. Вслед за тем дверь бесшумно отворилась.

— Если бы черный пришел, так не попасть бы ему сюда, — шепнула Лен, опять закрывая дверь на задвижку.

Покойница лежала на своей тростниковой кровати, покрытая белым полотном, а в кресле полулежал утомленный Габриель — он спал крепким сном. Ключница прикрыла его теплым одеялом. Его печальное личико казалось еще бледнее на фоне темной обивки кресла. Эта картина освещалась трепещущим пламенем восковых свечей, горевших в серебряном канделябре.

— Тоже остаток прежнего величия, который мне удалось спасти от жадного старика, — сказала ключница, указывая на великолепный канделябр. — Бедняжка была такой же госпожой в замке, как и другие, — пусть же будут отданы ей последние почести.

Лен осторожно откинула покрывало. Сердце бедного «цветка лотоса» перестало биться, а между тем казалось, что прекрасная белая «водяная роза» на ее груди мерно поднимается от дыхания. Подушка и платье покойницы были усыпаны этими цветами.

— Их принес Габриель, — сказала Лен. — Это были ее любимые цветы, и бедный мальчик не раз получал за них побои от садовника, когда попадался ему у пруда.

С этими словами она нежно приподняла голову умершей, а Лиана дрожащими руками сняла с шеи цепочку; также легко вынула она и книжечку из похолодевших пальцев: они не оказывали уже ни малейшего сопротивления… Молодая женщина надела на свою шею цепочку, а злополучную книжечку спрятала на груди.

— До завтра, — сказала она Лен тихо и вышла из домика.

Какое-то необъяснимое чувство стеснило ей грудь и заставило замереть сердце, как будто, надев на себя серебряную цепочку, она приближала собственную смерть. Напрасно всматривалась она с веранды в темноту, напрасно прислушивалась, затаив дыхание, к малейшему шороху — не было ни единого признака присутствия поблизости живого существа. Егерь и его невеста, испуганные ее появлением, наверняка ушли уже из сада. Но, сходя со ступенек веранды, она невольно содрогнулась — ей было страшно идти одной, но она постеснялась снова постучаться в запертую дверь и попросить Лен проводить ее. Медлить тоже было нельзя: на ней лежала ответственность за каждую лишнюю минуту борьбы Майнау за своего сына.

Она быстро сбежала по ступенькам и миновала кусты роз, но тут увидела того, чье присутствие предугадывала; лицо его было бледно и расстроено, и белое пятно тонзуры как-то странно выделялось на его темных кудрявых волосах, когда он, торжественно кланяясь, наклонил голову.

В первую минуту кровь молодой женщины застыла в жилах от страха, но затем ее охватил такой гнев, какого она до этого момента никогда еще не испытывала. И это чувство одержало верх — оно сделало ее суровой, беспощадной… Подобрав платье, чтобы и край его не коснулся заграждавшего ей дорогу человека, Лиана стала обходить его, не отвечая на поклон. Но он снова загородил ей дорогу и даже осмелился коснуться ее обнаженных рук, желая удержать ее. При этом прикосновении Лиана побледнела и с силой оттолкнула его руку. Она несколько раз вытерла кружевным рукавом то место, которого коснулись его пальцы.

— Безжалостная! — воскликнул он. — Вы выходите от умирающей…

— От умершей… от умершей в язычестве, то есть, как мы, христиане, говорим, умершей телом и душой. Вам лучше знать, принимает ли Бог душу только из рук священника, хотя бы эти руки и совершили подлог и другие преступления против совести. Уйдите с дороги! — потребовала она гордо и запальчиво. — Настоящим священникам я уважительно уступаю дорогу, и, слава Богу, у нас еще есть такие! А вы открыли мне свои карты, и я вижу, что в вас нет и капли благочестия, так что меня не удивляют театральные фразы, которые я слышала из ваших уст. Пропустите меня!

— Куда вам спешить? — спросил он насмешливо, но голос его выдавал сильнейшее волнение. — Вы успеете увидеть, как произойдет окончательный разрыв между дядей и племянником, как распрекрасный господин фон Майнау разорвет все свои прежние связи и отношения, чтобы принадлежать исключительно вам.

Значит, он опять подсматривал, притаившись за колоннами у стеклянной двери, а потом последовал за ней, как и в первую ночь. Ей наконец удалось пройти мимо него, но она вынуждена была идти по берегу пруда, так как он снова нагнал ее.

— Да, исключительно вам, баронесса! Ваша угроза покинуть Шенверт, без сомнения, бросила его к вашим ногам. Но как и когда это произошло? Я отдал бы полжизни, чтобы узнать это… Сегодня в концертном зале вы торжествовали: вы гордитесь своим мужем, но долго ли так будет? «Мотылек должен порхать», — сказала герцогиня, и я добавлю: яркий мотылек должен порхать, чтобы свет мог удивляться радужной расцветке этого исключительного существа. Вы можете рассчитывать самое большее на один год безоблачного счастья и ни одним днем более.

— Ну и замечательно! — воскликнула она, подняв голову. Невольно отступая перед священником, Лиана была уже у самой кромки воды. Тут она остановилась, скрестив на груди руки, а прекрасное лицо ее, освещенное луной, излучало неподдельный восторг. — Один только год? Нет, целый год невыразимого счастья! Я люблю его, люблю всей душой и буду вечно любить, и за этот год взаимной любви я буду благодарна ему всю жизнь.

Сдавленный крик бешенства и отчаяния вырвался из груди священника.

— Вы клевещете на себя, — воскликнул он, — чтобы ублажить вашу трахенбергскую гордость осознанием того, что этот Майнау действительно хоть на мгновение, но у ваших ног… Вы не можете любить того, кто при мне и многих других обходился с вами с такой ледяной холодностью, который всему свету демонстрировал, что ему неприятно даже прикасаться к вам. Он оскорблял вас так, как может мужчина оскорбить женщину, желая сделать ей больно, и вы хотите уверить меня, что не чувствовали боли, не замечали оскорблений и не краснеете сейчас при воспоминании о них? Посмотритесь в это прозрачное зеркало! — Он указал на неподвижную поверхность воды. — Взгляните в ваши собственные глаза там! Вы ведь не сможете еще раз сказать, что за минутную прихоть осчастливите его упоительным блаженством любви!