Лимон - читать онлайн книгу. Автор: Кадзии Мотодзиро cтр.№ 49

Однажды вечером Ёсида отыскал табак. На глаза Ёсида в углу комнаты подле жаровни — хибати попался мешочек с резаным табаком и трубка. Они не просто находились в поле зрения, Ёсида словно через силу заставлял себя смотреть на табак, и чувствовал, как от одного этого зарождается невыразимо приятное ощущение. Именно от этого ощущения Ёсида не мог заснуть, ему было чересчур приятно. У него даже немного горели щёки. Однако он ни за что не хотел отворачиваться и пытаться заснуть. Тогда бы весенняя ночь, которую он так старательно сотворил в себе, мгновенно сменилась болезненной зимой. Однако бессонница вызывала у Ёсида усталость. Как-то раз ему рассказывали про одну научную теорию, по которой причина бессонницы заключается в том, что больной не желает спать. С тех пор, как Ёсида услышал об этом, каждый раз, когда не мог заснуть, он спрашивал себя, а есть ли у него действительно желание заснуть, и всю ночь выискивал его в себе. Однако теперь он все понимал, ему не надо было ничего искать. Когда настал момент решиться, превращать ли свое скрытое желание в действие или нет, Ёсида должен был наотрез отказаться. Даже совершив те несколько шагов, которые отделяют его от курительных принадлежностей, независимо от того, закурит он или нет, уничтожат его теперешнее ощущение весенней ночи. Ёсида предполагал, что единственная затяжка вызовет кашель, который продлится много дней. Но, прежде всего, он подумал о спящей матери, которая всегда сердилась и отчитывала его за все неприятности, причиненные им, а теперь сама допустила оплошность и забыла табак в комнате. — Он должен был наотрез отказаться. Поэтому свое желание Ёсида не признавал открыто. И он долго смотрел туда, где лежал табак, с колотящимся, словно в весеннюю ночь, сердцем.

Как-то раз Ёсида принесли зеркало, в котором он смог наблюдать отражение засохшего сада в самой глубине зимы. Взгляд приковали красные плоды китайского бамбука, которые всегда оказывали на него пробуждающее действие. Лежа в постели, Ёсида долгими часами размышлял о том, будет ли эффект от полевого бинокля, если его направить на отражение пейзажа в зеркале. «Наверное, будет», — решил Ёсида, попросил принести ему бинокль, направил его на зеркало и убедился в своей правоте.

Как-то раз он услышал голоса перелетных птиц, собравшихся на большом дубе, который рос на улице возле их садика.

— Что же это за птицы? — сказала мать сама себе, подойдя к застекленной перегородке. Но Ёсида показалось, что она спрашивает у него. Подобное вызывало в Ёсида раздражение, и он намеренно промолчал, давая понять, что ему «все равно». Промолчать в данной ситуации для самого Ёсида, возможно, было к лучшему, однако когда он плохо себя чувствовал, от такого молчания становилось еще тяжелее. (Неужели, бросая в воздух подобный вопрос, она не понимает, что он не сможет встать и посмотреть в окно?) С этого все начнется. (Сколько бы она ни говорила о своей рассеянности, по которой сказала первое, что пришло на ум, он бы заметил, что она всегда невнимательна к тому, что говорит. Может быть, она считает, что он должен взять зеркало и бинокль, чтобы посмотреть на птиц?) Добавил бы еще что-нибудь в этом духе. Однако этим утром Ёсида чувствовал себя лучше и мог просто молчать и слушать то, что говорит мать. Мать, не подозревая, какие мысли одолевают сына, вновь заговорила.

— Гомон птиц напоминает «буль-буль-буль».

— Может, это рыжеухий буль-буль.

Ёсида ответил так, потому что ему показалось, что мать узнала в птицах рыжеухого буль-буля, потому и употребила такое выражение, однако через несколько мгновений она, не обращая внимания на замечание Ёсида, сказала:

— А оперение у них серое-пресерое.

Вместо того чтобы раздражаться, Ёсида почувствовал, что манера матери выражать мысли его веселит.

— Значит, это серый-пресерый буль-буль, — сказал он, и ему захотелось рассмеяться.

Недавно к Ёсида приезжал младший брат, открывший в Осака радиомагазин.

В доме, где теперь жил брат, еще несколько месяцев назад они жили все вместе — Ёсида, мама и брат. Лет пять или шесть назад отец Ёсида купил галантерейную лавку, чтобы впоследствии пристроить к торговому делу младшего сына, который не пошел учиться в школу, и, помогая ему, обеспечить собственную старость. Младший брат приспособил половину лавки под радиомагазин, чтобы вести в нем дела самостоятельно, а за галантерейной лавкой присматривала мать, на доходы от торговли они и жили. Осака разрасталась к югу, еще десять с небольшим лет назад квартал, где находился магазин брата, был деревенской глушью, а теперь прямо на глазах строились здания, школы, больницы, а между ними вырастало множество одноэтажных домов, построенных владельцами земли, бывшими местными крестьянами. С каждым годом здесь оставалось все меньше и меньше полей. Магазин брата Ёсида находился на улице, построенной относительно давно, по обеим сторонам этой улицы располагались различные торговые лавочки.

Два с лишним года назад болезнь Ёсида обострилась, и он переехал из Токио в этот дом. На следующий год после возвращения Ёсида в этом доме умер его отец, затем в армию ушел младший брат, а когда вернулся, постепенно стал обустраивать свою жизнь, развернул торговлю, женился. Ёсида и мать ненадолго переехали в дом к старшему брату, жившему отдельно со своей семьей, а затем старший брат нашел хороший дом в деревне, подходящий для больного Ёсида, не очень далеко от того места, где они жили раньше. И только месяца три назад они переехали сюда.

Младший брат в комнате больного затеял нейтральный разговор, недолго рассказывал матери о своей семье, а потом ушел. Через некоторое время в комнату вернулась мать, выходившая проводить младшего сына:

— Та девушка из посудной лавки умерла, — неожиданно сказала она.

— Вот как.

Только она об этом сказала, как Ёсида подумал, что брат не заговаривал об этом в его комнате, а сказал матери за дверью, когда уходил. Брату он показался больным, при котором такие беседы вести нельзя. Может быть, брат и прав, — подумал он.

— Почему ты пересказываешь мне то, о чем вы говорили за дверью? — спросил он.

— Я думала, тебя это напугает, — ответила она, и по ее виду казалось, что она ничуть не приняла это близко к сердцу.

Ёсида хотелось переспросить ее: «И что ты этим хочешь сказать?», однако он передумал и предался мыслям о смерти девушки.

Ёсида слышал, что у девушки туберкулез и она слегла в постель. Посудная лавка располагалась в мрачноватом здании, неподалеку от магазина младшего брата, второй или третий дом от угла. Ёсида никак не мог вспомнить девушку из лавки, хотя ему не раз говорили о ней, однако пожилую женщину из этой семьи он знал, потому что часто видел гуляющей неподалеку. Она казалось глуповатой и, должно быть, даже немного раздражала, потому что, болтая с местными кумушками, то и дело странно подсмеивалась, из-за чего сама всегда была объектом для насмешек, как предполагал Ёсида. — Подобные сцены он видел много раз. Однако его предположение было преувеличением. Женщина была глуховата, и если ее собеседницы не жестикулировали, она не понимала, о чем идет речь. К тому же ее гнусавый голос — словно у нее был заложен нос — должен был вызывать у людей неприятное впечатление. Но все равно находились люди, разговаривавшие с ней жестами и выслушивавшие ее гнусавые речи, а сама женщина без какого-либо стеснения общалась с соседями. Ёсида пришлось узнать многое, чтобы понять, что это и есть неприкрашенная правда жизни города.