Лимон - читать онлайн книгу. Автор: Кадзии Мотодзиро cтр.№ 36

Все десять белых пальцев пианиста ударяли по клавишам то словно гребень волны, которая, поглощая пену, устремляется вперед, то словно домашние животные, которые играют друг с другом. Казалось, что иногда они звучат независимо от исполнителя, двигаются отдельно от музыки. Мой слух внезапно оторвался от музыки, и я стал прислушиваться к залу, затаившему дыхание. Такое со мной случалось нередко, поэтому вначале я не придал этому значения, но по мере того, как программа подходила к концу, это становилось все явственней. Вечер и правда был странным. Может быть, я устал? Нет, дело было не в этом. Я был слишком напряжен. Обычно, когда заканчивалась пьеса, и все аплодировали, я оставался неподвижным, но в этот вечер я застыл так, словно меня приковали к месту. А затем волнение зала стало вновь стихать, словно бы все это было какой-то одной длинной мелодией, рожденной в моем сердце.

Не играл ли и читатель в эту игру в детстве? Когда со всех сторон тебя окружает людской гомон, пальцами затыкаешь оба уха, а потом то открываешь, то закрываешь их. И вместе с этим прерывистым шумом лица всех окружающих становятся бессмысленными. Однако никто из них не подозревает об этом, и уж тем более не обращает внимания на то, чем занят ты. — И вот такое же чувство одиночества внезапно охватило меня. Это произошло в тот момент, когда правая рука исполнителя рассыпала бисер быстрого пианиссимо. Все как один затаили дыхание, растворившись в этих удивительных звуках. Внезапно очнувшись от абсолютного удушья, я был поражен.

Что за странное окаменение? Если сейчас, в довершение всего, эти белые руки совершили бы убийство, наверное, никто бы даже не вздумал и вскрикнуть.

Словно сновидение я вызвал в памяти недавние аплодисменты и гул. Они все еще были ясно отпечатаны в моих глазах и ушах. После такого шума — такая тишина. — Это было совершенно непостижимо для меня. И это не приходило в голову никому из них, они устремились вслед за музыкой. В моем сердце поселилась пустота. Я думал о беспредельном одиночестве. Концерт — Большой город вокруг — Мир… Пьеса закончилась. Замирающий звук пронесся как зимний ветер. А потом вновь в тишине зазвучала музыка. Но все это для меня уже не имело смысла. А люди то шумели, то затихали, но какой в этом был смысл, для меня осталось неясным, как бывает во сне.

Вместе с последними аплодисментами закончился вечер. Взяв пальто и шапки, слушатели начали вставать со своих мест, и я, больной от одиночества, плечом к плечу с другими направился к выходу. Недалеко от дверей передо мной возникли могучие плечи, обтянутые пиджаком, которые венчала толстая шея. Я сразу узнал, что это любитель музыки, именитый князь. Запах ткани ударил по моему одиночеству, в этот момент что-то произошло, и фигура, исполненная достоинства, вдруг съежилась и тотчас распалась. Удрученный тем, что, сам того не желая, приписывал ответственность за одно и то же преступление стольким людям, я поспешил в гардероб, где дожидался меня приятель. В этот вечер мы нарушили заведенный порядок и не пошли на Гиндзу. В одиночестве я побрел домой. Не стоит и говорить о том, что бессонница, как я и предполагал, мучила меня несколько ночей.

Какие они, эти зимние мухи? Еле-еле ползают. Подносишь к ним палец, но они и не думают улетать. Кажется, что они уж и не смогут летать, но нет, наконец неохотно взлетают. Где же они растеряли свое назойливое и противное летнее проворство? Цвет блеклый и темный, крылья жалко повисли. Брюшко, набитое грязными внутренностями, узкое, как бумажная веревка. Не обращая никакого внимания на нас, они корчатся на постельном белье.

Я думаю, что многие из нас не раз видели этих мух зимой и ранней весной. Это зимние мухи. Я решил написать об этих созданьях, переживших прошлую зиму в моей комнате, короткий рассказ.

С приходом зимы я начал принимать солнечные ванны. Моя гостиница находилась в низине между гор, поэтому солнце здесь часто сменялось тенью. Почти все утро ложбина была залита солнечным светом. А как только время переваливало за десять часов, солнце заходило за гору, и солнечные лучи попадали только на мое окно. Открыв окно и задрав голову, я смотрел, как в небе суетливо носятся светящиеся точки — слепни и пчелы. Несколько отливавших серебром паутинок медленно поплыли по воздуху, изогнувшись, словно натянутый лук. (А на паутинках маленькие божества! На каждой по паучку. Видно, так они переправляются с одного конца ложбины на другой). Насекомые. Повсюду насекомые. Стоит ранняя зима, а они снуют туда-сюда, словно ткут что-то в небе. Солнечный свет подкрался к ветвям дубов. И от этих ветвей поднимается что-то белое, напоминающее пар. Может быть, это иней тает? Может, растаявший иней превратился в пар? Вовсе нет, это насекомые. Это стайки крохотных насекомых. На них упали лучи света.

Я разделся по пояс и высунулся в открытое настежь окно, чтобы посмотреть на небо над низиной, бурлившее, словно вода в заливе. И тогда появились они. Они обычно приходили с потолка моей комнаты. Еле-еле ползли по тени, но стоило им опуститься к свету, как в них возрождалась жизнь. Они доползали до моей ноги, останавливались, поднимали передние лапки, будто собирались почесать под мышками, потирали одну лапку о другую, а затем бессильно подлетали вверх, сцепляясь друг с другом. Меня даже трогало то, что солнечный свет является для них такой радостью. В любом случае они оживали только в лучах света. И все то время, что окно оставалось открытым, они не делали и шага в тень. Они резвились в лучах солнца, медленно ползущих по комнате, пока оно не исчезало. Они даже и не пытались вылететь из комнаты наружу, где бешено носились слепни и пчелы, подражая почему-то такому больному, как я. Что же за поразительная «жажда жизни»! В лучах солнечного света они даже спаривались. Вот эти полуживые, почти высохшие мухи!

Каждый день, как по расписанию, я наблюдал за ними во время приема солнечных ванн. Я не убивал их из легкого любопытства, да и еще, пожалуй, из-за привычки видеть рядом. Не было и злых пауков, заманивавших мух в свои сети, как это бывало летом. Можно сказать, что никакой угрозы со стороны внешних врагов не было. Однако почти каждый день я недосчитывался одной или двух. Я не смог найти иной причины их смерти, кроме бутылки с молоком. Не допив молоко, я обычно ставил бутылку на свет. И несколько мух, забравшись внутрь, как правило, там и оставались. Они карабкались по внутренней поверхности бутылки, волоча за собой шлейф налипшего молока, однако, не добравшись и до середины, без сил падали вниз. Иногда я видел такие сцены, и в тот самый момент, когда я думал, что она сейчас упадет, муха и сама понимала, что ей не выбраться, и переставала бороться. И, как я и предполагал, она падала вниз. Возможно, наблюдать за такими сценами было жестоко с моей стороны. Однако из-за меланхолии желания им помочь, тоже не возникало. И каждый день прислуга гостиницы выбрасывала утонувших мух. А я каждый раз забывал закрыть бутылку крышкой. Наступал новый день, и вот опять, одна, другая муха забиралась в бутылку, и все повторялось заново.

Наверное, я уже достаточно обрисовал образ «человека, наблюдающего за мухами и принимающего солнечные ванны». И после описания своих солнечных ванн мне хочется написать о другом своем образе: «человека, принимающего солнечные ванны, и при этом ненавидящего солнце».