– Зой, – сказал я, – не лги мне. Я ведь знаю, что вы с Люси уже состряпали всю историю. Люси ушла от меня. Я не спал всю ночь, мой брат в клинике для душевнобольных. Пойми мое состояние; я просто хочу знать правду. Я почти уверен, что прошлую ночь она провела с ним, скажи, так это или не так?
Зой ничего не ответила.
– Я ведь тебя не выдам. Я не скажу, что узнал это от тебя, – сказал я, стараясь убедить ее.
– Да.
Это «да» явилось печатью, скрепившей обоснованность моих подозрений. Я сразу же позвонил Люси.
– Не могу поверить, что ты думаешь обо мне так плохо. Неужели, по-твоему, я настолько глупа, что ты, так грубо блефуя, можешь уличить меня в чем-то, – сказала она. – Если ты полагаешь, что я буду посвящать тебя во что-то…
– Я же знаю, что ты была у него, – прервал ее я. – И не имеет значения, от кого я узнал об этом. Узнал, и все. Я почувствовал это еще прошлой ночью. Во сне…
– Ну, так ты же всезнайка. Так узнай же и еще кое что – я тебя ненавижу. Ты уверен, что знаешь обо мне все, – ты считаешь, что знаешь все, что я делаю, все, что скажу еще прежде, чем я открываю рот. Ты же обещал, что дашь мне две недели на то, чтобы все обдумать, и вот ты тут как тут перед моим носом.
Я сказал ей, что начал искать постоянную работу. Я упомянул и о женитьбе.
– Я не могу обсуждать это – я на работе, – ответила Люси.
Я сказал, что сейчас повешу трубку, но перед этим должен сказать ей следующее: я хочу, чтобы она вернулась, и что я ее люблю.
– Ладно, – ответила она.
Я сказал, что никогда снова не позвоню, если она и вправду этого не хочет, но сейчас мне просто необходимо было сказать ей все. Но я, конечно же, позвонил снова.
– Я позвонил в агентство недвижимости, и мне сказали, что мы можем съехать из дома после 11 ноября. Мне, возможно, понадобится твоя подпись.
Я знал, что никакой подписи не потребуется, но хотел объяснить причину звонка и сообщить, что я уже кое-что сделал. Я хотел, чтобы она передумала. И предполагал, что, если покажу ей, что уже начал что-то делать, она передумает, но она не отвечала. Ни единого слова в ответ. Одно лишь глубокое молчание, черная дыра молчания, в которую втягивается и в которой пропадает все, что нас связывало, а на выходе из этой черной дыры выползает что-то, напоминающее пучок тонких спагетти, и заполняет собой паузу в разговоре, которую вместо этого молчания можно было заполнить болтовней о ком-то или о чем-то.
16 декабря 2000 года
Нынче утром меня разбудила Доминик. Я с вечера, все еще надеясь, не запер дверь. Она проскользнула в мою комнату и накрыла мне лицо ладонями. Она только что приняла душ, поэтому волосы ее были еще влажными, блестящими и пахли яблоками. Лицо ее сияло. Я не поцеловал ее, потому что еще не почистил зубы, но взял ее за подбородок, который был холодным и угловатым, как отполированный камень.
Карлос посчитал ниже своего достоинства вылезти сегодня утром из кровати, чтобы проводить меня. Я простился с Доминик на автовокзале. В ее взгляде чувствовалась какая-то неопределенность, она сощурила глаза, но все-таки, когда мы целовались, ресницы ее дрожали. Я снял с нее солнечные очки и увидел, что она плачет. Она сказала, что, если бы я не принуждал ее, она бы, возможно, пришла.
– Так что, виноват я, да?
– Да, – ответила она и засмеялась. – Я всегда упрекаю тебя.
Доменик не стала ждать прибытия моего автобуса, поскольку волновалась, как бы не потерять сознание и не упасть из-за распространяющейся по всему организму аллергии. Она сказала, что будет скучать без меня, но только когда меня не будет рядом. Перед самым уходом сообщила: «Теперь я начала верить». Когда она повернулась, чтобы уйти, я почувствовал наваливающееся на меня одиночество.
Автобус довез меня до аэропорта Лос-Анджелеса, где я сейчас и нахожусь. Когда я открывал рюкзак, чтобы вынуть ноутбук и записать это, застежка «молния» издала звук, похожий на – ДОМ-и-НИК. Я сразу же позвонил ей. Ее не было в номере. У портье отеля я оставил для нее сообщение: «Звонил Кит, чтобы узнать, какого рода была твоя последняя инфекция». Дежурный сказал, что передал ей сообщение, но мне кажется, он решил, что я грубо намекаю на что-то типа генитального лишая, поэтому сомневаюсь, что он обременил себя этой заботой.
Запись в дневнике № 21
Самоубийство… Я помню, как мысль об этом впервые пришла мне в голову. Произошло это в октябре. Я, сидя гостиной, смотрел по телевизору «Обратный отсчет». И был рад, потому что мне удалось переиграть Рика Вейкмана, сидевшего в «словарном углу», и правильно поставить буквы с седьмой попытки. В следующую секунду эта мысль пронзила мой мозг: может, мне лучше убить себя. Это было не то, что обычно думает подросток – я им покажу, они будут горько жалеть обо мне. Нет, это была обычная, чисто практичная мысль, и единственное, что было в ней пугающим, так это то, что она впервые пришла мне в голову. Ну а что мне еще делать? Читать «Гардиан», сидя в ванне, смотреть по телевизору «От 15 к 1», отправляться в Эйлсбери, чтобы наесться пышек с сыром, разжиреть и отрастить брюхо?
Раз уж вы приняли самоубийство как вариант разрешения жизненных ситуаций, мысль об этом будет приходить вам в голову всякий раз, когда вы почувствуете, что вас давят обстоятельства. Из случайной мысли, неведомо как возникшей в моей голове, она все чаще приходила мне на ум и уже почти превратилась в навязчивую идею. Но в каком-то смысле она придавала мне и некое ощущение свободы. Когда вы счастливы и довольны, то половину времени тратите на борьбу со страхом: вас волнует, хорошо ли заперта от воров и налетчиков входная дверь; вы следите за тем, чтобы правильно питаться, потому что боитесь подхватить неизлечимую болезнь; сидя в машине, вы все время думаете, как бы не попасть в ДТП; вы опасаетесь, как бы вас не обошли по службе, и постоянно просчитываете карьерные варианты. Но когда вы несчастны, на все это вам наплевать. Сюда, воры и бандиты, – грабьте меня; что вас, черт подери, понесло в другую сторону, плевать я хотел на вас.
Мало-помалу эта мысль стала обрастать фантазиями. Я начал думать о прежнем Дэнни; о том, каким он был. Я представлял его себе, находящимся теперь где-то по другую сторону бытия и взирающего на меня оттуда. Я повторял про себя все то, что скажу ему, когда мы встретимся там, в другом измерении. Я представлял себе, с какой бесстрастной иронией мы воспримем нашу встречу там.
– Взгляни-ка, до чего ты меня довел? – скажу я.
– Дурачок, – ответит он.
А потом мы начнем бродить вместе, предаваясь воспоминаниям и смеясь надо всем, как это всегда было в прежние времена.
До последней неудачной попытки примирения, предпринятой примерно за две недели до моего отъезда, мы с Люси уже дважды пытались восстановить мир и прежние отношения. В какой-то степени эти попытки еще более унижали меня, чем ее изначальная измена. Каждый раз все происходило по одному и тому же сценарию: мы по несколько раз звонили друг другу, встречались и отлично проводили ночи, после чего я чувствовал приливы оптимизма, но затем что-то разлаживалось и все шло не так. Сперва, от души поспорив о том, что явилось причиной нашего разрыва, мы чувствовали какую-то неловкость и отчуждение. Мне так хотелось вернуть ее, что поначалу я принимал на себя вину за все.