Прощание с осенью - читать онлайн книгу. Автор: Станислав Игнаций Виткевич cтр.№ 89

Смерть отца не произвела на Гелю никакого впечатления. Разве что упал с нее какой-то таинственный груз, о существовании которого раньше она не знала, только сейчас поняла, что он был. Может, то был скрытый «комплекс отца»? Симметрия в отношении Атаназия и его матери, казалось, доставляла ей особое художественное удовольствие. Возможность примирения религиозного мировоззрения с половой распущенностью была самой важной стороной ее перехода в новую веру. Она погрузилась в английские переложения древнеиндийских книг и страстно изучала санскрит, делая поразительные успехи. Она решила защитить диссертацию в хайдарабадском университете. Но к этим предметам Атаназий не проявил большого интереса. Он окончательно перебросился на социальные вопросы, пытаясь ухватить в жесткие «трансцендентальные» законы (в духе Корнелиуса) проблемы развития человечества и вообще вида мыслящих Единичных Существ. Он писал, будучи уверен, что пишет полный вздор, но этим в какой-то степени оправдывал свое повседневное существование. Тем временем жизнь, как раз та самая, повседневная, день ото дня становилась все ужаснее, принимая все более и более криминальные формы. Но неисчерпаемым было терпение и покорность всей действительности, начиная с Индийского коммерческого банка, который, впрочем, ничего не мог сказать, и кончая полицейскими властями, которые, может, и могли бы что-то сказать, если бы не абсолютная закупорка их органов речи и соответствующих мозговых центров, вызванная безумными дозами золота. Началось с гостиниц, но вскоре гостиницы оказались слишком зыбкой операционной основой для вопросов столь запутанных и выходящих за рамки общепринятых норм стадной жизни. Соответственно, в курортной местности у подножия Гималаев, называемой Анапа, они сняли некую виллу, оставшуюся после какого-то молодого раджи, которого англичане упрятали в тюрьму. Там Атаназий познал бездонные падения, о существовании которых он даже не догадывался. Началось с какого-то индусского псевдомудреца, который должен был преподать Геле Камасутру, подтверждая теорию практическими упражнениями. «Это уже не понравилось» Атаназию. Геля обладала способностью трансформировать все отрицательные элементы в эротической сфере в интенсивные наслаждения и даже пусть и в извращенную, но зато «большую любовь». Ей был чужд демонизм самоотвержения и отказа, наравне с желанием возбуждать ревность как таковую, как средство, она не нуждалась в столь вульгарных приемах. Мотивом всего, что она делала, оказывалось только желание доставить максимум удовольствия себе и любовнику и ввести его в неизвестные для него миры извращений, которые должны только укрепить их духовную связь. И как знать, может оно все так и было вначале, но у всего есть свои границы, и выдержка Атаназия также имела их — но об этом позже. После индуса-толкователя Камасутры, с которым уже состоялись кое-какие совместные эксперименты, пришел черед новых комбинаций, вернее, этот самый Дамбар-Тинг являл собою постоянный фон развивающейся линии зацепок и переплетений. Какой-то великан из племени гуру, по имени Бунго Дзенгар, шатался по вилле с самого утра. Никто как следует не знал, о чем думал этот детина, потому что он был абсолютно глухонемым. Зато он был наделен другими чувствами, убийственно обостренными. Потом ввели странных женщин, потом — маленьких девочек и мальчиков, а потом...

Стоны, вздохи и крики не то боли, не то наслаждения, страшные возбуждающие запахи, восточные наркотики (Геля попробовала каждого по разу), причудливо, каждая на свой лад, выложенные подушками комнаты: разнообразие, изменчивость, текучесть, стирание границ меду людьми и вещами, смесь пыток с удовольствиями и надо всем удушливый чад безумия и преступления, удерживаемого на самом последнем, на смертельном рубеже — прямо перед смертью, которую применяли только к низшим созданиям, — все это заполняло те дни и ночи, не похожие ни на какие даже самые дикие фантазии европейских писак. Атаназий окунулся в этот водоворот с полным сознанием. Только раз еще (по приказанию Гели) попробовал он местную «дурь», но ничто не могло сравниться с первым впечатлением от кокаина во время той памятной ночи. Поначалу он на самом деле страдал от нестерпимых мук, наблюдая за всем происходившим. Но поскольку это происходило при нем, а Геля ни из чего не делала секрета и умела из каждого ужаса сделать новый стимул, Атаназий вскоре пристрастился к дурной привычке «нагнетать ужасы» (как это называлось) и с отвращением, соединенным с нездоровым интересом, пускался во все новые и новые оргиастические «новшества». Несмотря ни на что, еще не замкнулся круг времен, хотя порой казалось, что ничего уже больше быть не может, а напряженная до предела ситуация угрожала каким-то безумным взрывом.

Если не считать официальных сообщений, вести из Польши были довольно скупыми. Там у них не осталось почти никого из близких. Лишь старый «батлер» Чвирек иногда оповещал Гелю о состоянии дел, потому что любил свою принцессу, которую знал с детства. Он получил должность лесничего в государственных лесах и чувствовал себя неплохо. Что же получалось: Темпе, как известно, находился наверху, госпожа Ослабендзкая в нищете умерла от болезни сердца. Пурсель стал командующим всей кавалерии (его называли «наш Буденный»), Бёренклётц — комиссаром Изобразительных Искусств, Логойский и Зезя пребывали в больнице для умалишенных: первый — время от времени, второй — постоянно. Сморский скончался в полной атараксии. Ендрек, освобожденный из тюрьмы, куда он попал просто как граф, снова пристрастился к своей пагубной привычке, а в довершение — и к нивелистическому мистицизму, граничащему с полным сумасшествием. То и дело его приходилось запирать. В периоды, свободные от приступов бешенства, его выпускали на волю в пропагандистских целях. Свою метафизицированную социальную систему он разносил по городам (маленьким, в столицы его не пускали) и весям, преимущественно на Подгалье. Вот что дословно писал о нем Антоний Чвирек:

«...Граф все сидит в Зарыте, за исключением времени, когда его изолируют, но очень поглупел и наверняка среди психов когда-нибудь кончит свои дни. Последнее время у нас с кокаином не было проблем, и он снова начал принимать эту гадость. Потом вышли новые законы. Но что-то около десяти кило у него есть про запас. Он продолжает жить у Хлюсей, ходит по избам и по дальним деревням и все более удивительные вещи рассказывает о каком-то грядущем царстве Великого Пупа. А по обеим сторонам у него духи по имени Мигдалиэль и Цыбулиэль, с которыми он разговаривает как с живыми. Я побаиваюсь его, хоть он и смирный и никакого графского звания в нем не видать».

Князь Мигель де Браганца, кузен Логойского, виделся с ним иногда на границе государства, но его уговоры вернуться к прежней жизни — Ендреку предлагали в жены прекрасную принцессу крови Амелию — не привели ни к чему.

С палкой в руке, высокой, как пастуший посох, увенчанной красным плюмажем, в шкуре зарезанной им же самим белой козы, обросший ужасными белыми космами, носился он по дорогам, взывая к совершенно оболваненной сельской бедноте и местечковой голи, которой практически не было. Ему не верилось, что когда-то он был графом, но этот факт лишь придавал ему очарование. Наученная русской революцией, местная партия нивелистов не только в теории, но и на практике не преследовала интеллигенцию. Привлекали к работе самые крепкие головы и лишь самых сопротивляющихся посылали на дополнительные курсы, совмещенные с пытками, после которых кое-кто возвращался на высокие посты, а наиболее упорствующие постепенно пропадали в муках, неизвестно зачем переносимых, потому что все должно было быть так, как было, что, кстати, как черным по белому доказал Атаназий в своей работе, посвященной вопросам социальной философии. Но его теория, как слишком насыщенная прежним замаскированным индивидуализмом, не нашла (как оказалось позже) достойного признания. И постепенно, если бы не некоторые, порой слишком грубые, «установки», получаемые от соседей (в Германии было то же самое, но на этот раз в полную силу), все могли бы легко прийти к выводу, что так и должно быть, ибо усталость была ужасной. Как выяснилось, старик Берц прекрасно мог бы идейно приспособиться к новому строю. Вот только он уперся, как муравьед, не желая жертвовать свои заграничные капиталы пришедшему к власти правительству, о чем просил командир отряда, захватившего его дворец. За что и погиб смертью храбрых, впрочем, уже насытившийся жизнью и даже немного от нее уставший. А сделал он так из любви к дочери. Узнав об этом, Геля весь день провела в домовой часовенке Шивы, но на следующий день оргия началась сызнова, с утроенной силой.