Книга узоров - читать онлайн книгу. Автор: Дитер Форте cтр.№ 63

Никто толком не знал, откуда родом все эти народные гулянья и когда впервые стали отмечать этот праздник. Сохранились смутные воспоминания о том, что такой обычай существовал некогда в Италии и его принесли сюда итальянские ремесленники да французские торговцы, а здесь он привился, пустил новые корни, хотя прежний облик легенды о святом Мартине сохранился. Фридрих знал только, что слово «капелла», то есть часовня, происходит от слова «капе», имеется в виду шапочка святого Мартина, которая в древности хранилась в каком-то маленьком специальном помещении, все это рассказал ему Густав, лучше разбиравшийся в таких вещах.

На следующий день отмечали праздник «Хоппедитц», это было начало карнавального сезона. В этот день все собирались у памятника курфюрсту Яну Веллему, который вместе со своим гигантским конем нерушимо, как прошлое, стоял на своем постаменте, звучали шутки и смех, все веселились без конца, просто так, «радуясь жизни», как здесь говорили, то есть смеялись ни над чем, просто чтобы посмешить других, хохотали вовсю, понимая, что жизнь коротка и что смерть подстерегает каждого, что и этот карнавал завершится и придет Великий пост и что «вся эта маета», как они именовали недолгие годы земной жизни, гроша ломаного не стоит – слезы одни, и почему бы не посмеяться надо всем заранее. Люди склонялись друг к другу, пытливо заглядывали в глаза, словно спрашивая: «Ведь ты тоже человек, как и я?» – и, читая утвердительный ответ, ликовали, по лицам разливалось блаженство – отблеск совершенной гармонии. Но уже через несколько минут на том же самом лице читались следы сомнений, появлялись тревожные морщины на лбу, появлялось то горестное выражение, которое исчезало, только если снова приблизишься к другому человеку с вопрошающим взглядом: «Ведь ты тоже человек?»

Мария не понимала, чему они смеются, этот смех заранее сводил на нет все труды человеческие, делал все никчемным и бессмысленным, все цели объявлялись недостижимыми, все порывы и усилия были тогда лишь напрасной тратой дней дарованной Богом жизни. И тогда единственным достойным образом жизни будет молчаливая неподвижность, когда ты сидишь в пивной за кружкой, наблюдая всю эту безумную суету, которая началась, увы, с сотворения мира и закончится, только когда настанет конец света. Но из-за этого ни в коем случае не стоит портить себе жизнь, поэтому ничего нельзя считать надежным, важным, значительным, ничего нельзя принимать всерьез, а время карнавала как раз больше всего подходит для того, чтобы показать, что все люди – просто-напросто сумасшедшие, и в таком случае умный человек сам сделает первый шаг, объявив сумасшедшим самого себя.

После «Хоппедитца» наставали дни адвентов с их ранними холодными ночами. Фридрих и Мария встречались где-нибудь в одном из городских трактиров, где, спасаясь от холода, все сидели на скамьях тесно, плечом к плечу и судачили обо всем на свете. Фридрих был со всеми хозяевами заведений на «ты», это давало ему право уходить не расплачиваясь, ему везде давали в долг, а Мария этого еще не знала и удивлялась, когда Фридрих, небрежно помахав рукой, уходил, бросив на ходу: «Позже рассчитаемся». Так или иначе, они каждый вечер оказывались в парке Хофгартен, шли по петляющим, блестящим от инея дорожкам, и наступившие холода заставляли их теснее прижаться друг к другу.

Вот так добрались они однажды до фонтана Тритон, с которого начиналась Кенигсаллее. Тритон, античное божество, сын Посейдона, которого неизменно изображают в виде того существа, в которое он потом обратился, и он сам не ведает, кто он на самом деле, итак, сын Посейдона, которого талантливая рука скульптора сделала символом этой улицы, Тритон, получеловек-полурыба, с гарпуном в руке, сидел, оседлав гигантское морское чудище, слепо уставившись на освещенные искусственным светом витрины, из которых, собственно, и состояла вся улица, а свет витрин падал на лица стоявших перед ними людей, освещая их всеми цветами искусственной радуги, но только с одной стороны, веером отбрасывая обманчивые цветные тени. Длинный, прямой, как стрела, ров с водой под деревьями делил всю улицу на светлую и темную половины и, покрытый тонким льдом, превращал свет сияющей радуги, падавший на фигуры богов, в неясный сумрак. Там, где фонтан соединялся со рвом, была во льду небольшая полынья, и на дымящейся воде качались два лебедя, спрятав головы под крыло.

– Смотри, это мы, – сказала Мария.

– Тогда нам с тобой надо следить, чтобы вода до весны не замерзла, – сказал Фридрих.

По воскресеньям, в дни адвента, бывали традиционные семейные сборища, и, помимо ритуальных песен, здесь исполнялись все песни, которые когда-либо породил немецкий Рейн и немецкое студенчество, тут же пели и новые, только что сочиненные карнавальные песни. Марии эти сборища очень нравились, здесь каждый проявлял свою неповторимую индивидуальность, Мария старалась не пропускать ни одной встречи, и скоро она оказалась в эпицентре семейства, справа от Густава, на кожаном диване, слева громоздились книги. Густаву Мария нравилась, хотя некоторые ее высказывания он комментировал с большим сарказмом, а Мария безо всякого стеснения давала ему отпор, и Густав ценил эти перепалки, ведь по сути дела они вели между собой вечный, организованный по всем правилам риторики спор о Боге и мире, из которого никто не мог выйти победителем. Свет сталкивался с тьмой, страсть к переменам – с умением терпеть, критический разум – с иррациональными поступками, ясное логическое мышление – с непостижимой жизненной позицией, опирающейся на мистические истории. Густав нашел кремень, о который он мог натачивать свой острый нож, но, хотя это помогало ему оттачивать мысли и доводить до блеска свои формулировки, все же с годами пришло понимание, что время этих его слов прошло, зато кремень остался цел и невредим и на нем нет никаких следов ножа.

Потом пришло Рождество, и праздновали его так, как будто до того усердно постились, – с раннего утра и до позднего вечера пили и ели все, кто хоть раз где-нибудь в пивной похлопал кого-нибудь из семейства Фонтана по плечу со словами: «Мы теперь друзья!» В этой суматохе было уже ничего не разобрать, люди приходили сами, и никто не помнил, кто чей друг, все ели и пили, оставались ночевать, если было уже поздно, сидели за столом и на следующий день. Марии казалось, что она входит не в квартиру, а на шумную рождественскую ярмарку.

После Рождества праздновали Новый год, так что непрерывное застолье почти не прекращалось, и были все основания с достоинством продолжать праздник, который длился фактически до Крещения, а Крещение тоже праздновали в память о бедняжке Ивонн, которая когда-то привезла эту традицию из Бадена. Самодельный пирог с запеченной в него фасолиной каждый год, с непостижимой неизменностью, короновал Густава, объявляя его Бобовым королем, Фэн блестяще удавалось все это подстроить, а Густав ценил и ритуал, и картонную корону, матовый блеск которой сопровождал его на протяжении долгих лет. Мария обрадовалась, что именно Густав придает такое важное значение Крещению, празднику Трех Волхвов, которые, как известно, стояли у колыбели нашего Господа, и сказала об этом Густаву. Густав ответил, что это прекрасный пример тому, с какой ловкостью политики могут использовать чудеса. И, начиная год, стоит не забывать об этом поучительном примере.