Улица Окопная - читать онлайн книгу. Автор: Кари Хотакайнен cтр.№ 48

Чтобы не слышать голосов с верхнего этажа, я включил радио, нашел канал классической музыки, Голоса пробивались сквозь звуки смычковых и духовых инструментов. Выключив радио, я сосредоточился на спектакле, который превратился в радиопьесу. Главный герой совершенно не мог сдержаться, хотя как режиссер я считаю, что ярость надо дозировать, а чувства доводить до готовности. Не столь долго, как сыр, но почти. Такой пожар чувств и безликое проявление ярости говорят лишь о неуверенности главного героя в своих репликах.

Полицейские считали так же. Один из них прокричал длинную фразу так громко и ясно, что после этого наступила тишина.

Пауза великолепно подчеркнула ритм радиоспектакля.

Одновременно главному герою дали время успокоиться. Однако он не сделал выводов, а продолжил скандал. До меня долетали отдельные слова.

Мерзавец… Курильщик… Паскудство… Вы невинного человека… Это дерьмо… Там… Тут…

Главный герой повторялся. Так и не осознал значения выдержки.

Наконец он затих.

Или его заставили замолчать.

Радиоспектакль прервался.

Я знал, что скоро он продолжится в моей квартире.

Буду я убирать! Листья сгребать во дворе. Лопаты в другое место переставлять. Из прихожей старый ковер вытаскивать. И пепельницу оставлю на подоконнике. А если будут приставать, черпну из печки золы и насыплю им на крыльцо.

Сын приходил с женой, высказал свое мнение о том, в каком виде дом перед смотринами должен быть. Словно здесь дворец продается.

У всех свои мнения.

У Марты тоже было свое. С этим мнением она прожила семьдесят четыре года. Она так считала, что, если мужика оставлять в покое на три часа в день, он всегда будет в боевой готовности. Хорошее мнение, и не надо посреди жизни его менять.

Не понимаю, почему должно быть так много мнений. Я тоже могу их напридумывать и пойти высказать сыну и его жене, да что толку. У меня есть два мнения. Одно я высказал Марте, другое – Рейно.

Марте я сказал в пятьдесят первом году, когда разбивали огород, что, если в течение года каждый день есть лук, никаких болезней не будет.

Рейно я в конце шестидесятых годов сказал, что увлекайся молодежь бегом на длинные дистанции так же самозабвенно, как коммунизмом, у нас проблем бы не было на международных соревнованиях. Лассе Вирен, [16] правда, в политику подался, как свое отбегал, это Рейно не преминул мне напомнить.

Но с луком-то я точно заметил.

Отправив сына с женой домой, я сказал, что все останется так, как хотела Марта. Она всегда поднимала шум, если я в ее отсутствие переставлял чашки и плошки, с чего бы вдруг сейчас что-то менять. Сын считает, скелет «Лады» надо все же из-за сарая убрать, он бы с приятелями по работе сделал это. Я не разрешил. Никакой это не скелет. Рейно говорит, что русские туристы за колеса пару сотен дадут, если поместить объявление в газету. Систему обогрева продать в технический музей в память о временах, когда в машине был любой мороз нипочем.

Звонил агент по продаже, спрашивал, где я буду в воскресенье в 13.30. Я поинтересовался, сколько ему лет.

– Какое это имеет отношение к делу, – спросил молокосос.

– Имеет. Если ты старше меня, у тебя есть право спрашивать, куда я иду и откуда.

Послушный оказался паренек, он хотел только напомнить о договоре, по которому мне в это время надо быть в другом месте. Я согласился, а про себя решил, что никуда я из дому не уйду, особенно теперь, когда они этого сумасшедшего повязали.

Тот самый человек и здесь побывал, это точно. Говорят, что при должности, да еще и при хорошей. В этом мире все перепуталось. В прежнем было яснее. Теперь невозможно распознать врага. Все одеваются одинаково, эти бегуны и гуляющие в парке, толстосум от работяги ничем не отличается.

Рейно Вики мне привел – в приятели и для защиты. Я сначала был против. А потом подумал, собака-то меня знает, почему бы нет. Рейно сам придет в воскресенье, а после смотрин уведет собаку домой.

Снова сны снятся.

Не люблю я их, вранье все это. По той же причине не люблю кино и сериалы смотреть по телевизору. Когда заранее знаешь, что кто-то сидел за пишущей машинкой и сочинял все это.

Марта их очень ждала. В полседьмого или в полвосьмого. Некоторые заканчивались, когда новости уже шли, я об этом аккуратно напоминал. Не могу понять, что среди этих выдумщиков есть даже мужчины, сочиняют, черт побери. Если б мой сын выбрал эту профессию, я б его по воскресеньям на кофе не приглашал, это уж точно.

Они и войну придумали. Тот, кто там действительно побывал, не станет это смотреть. Раз я написал туда в телевизор, пришлите-ка имена тех, кто сочинил эту сказку, но не прислали, испугались, наверное, что мы с Рейно сходим их поприветствовать.

Как Марта ушла, я раз в пять в неделю сны видел. Потом перерыв наступил. Сны снова появились, когда эти завороты с домом начались. Все снится этот момент, когда мы с Мартой в торговом центре, а я не могу разъединить тележки и просунуть монетку в маленькую щелку на замке. Я всегда просыпаюсь оттого, что охранник торгового центра теребит меня за плечо и говорит, что нельзя тележки силой отрывать друг от друга.

Убил бы эти сны.

Я так решил, что они если еще раз приснятся, я не буду спать. Буду бодрствовать, пока они не устанут. С каким-то сном я справлюсь, раз уж фронт прошел. Невестка говорит, что сны даются человеку во благо, очищают подсознание. А у меня, простого человека, подсознания нет. У тех, кто учился, есть, и бог с ними. Чем меньше деталей в голове, тем легче жить.

Я сидел, накинув плед Марты на плечи, и вдыхал ее запах.

Надо заблудиться, только тогда откроется тебе долгожданная лесная тропинка. Эта усталая меланхоличная фраза вырвалась у меня в патрульной машине с полчаса назад. Кохонен фыркнул, он ведь воплощает окаменевшую деловитость и не склоняется ни перед чем человеческим. На мгновение стало грустно без Луома, который в отпуске. Кохонен хотел упрятать за решетку обоих мужиков, хотя один из них, однозначно, в своей жизни не делал ничего другого, как только дышал.

После таких выездов я всегда пребываю в состоянии непонятной усталости. Мы встретили двух мужчин, которые живут в одном подъезде друг над другом. Один выражался поэтическим языком, другой нес околесицу.

В работе полицейского я больше всего ценю ясность, но на этот раз мир стал Зазеркальем, в которое мне пришлось таращиться сорок пять минут.

В первые пятнадцать во всей этой истории было ничего не понятно, во вторые пятнадцать пришлось успокаивать, и только в третьи пятнадцать заниматься тем, что я умею делать хорошо, чему меня научили: размышлять логически.