Визит лейб-медика - читать онлайн книгу. Автор: Пер Улов Энквист cтр.№ 32

Там находилось запретное. Оно сияло прямо сквозь броню. Она была самой, что ни на есть, запретной и знала, что они просто не могут устоять перед окружавшей ее сексуальной зоной.

Это — самое что ни на есть запретное, это — обнаженная женщина, и это — королева, а следовательно, и смерть. Человек, возжелавший королеву, соприкасался со смертью. Она была запретной и желанной, а прикоснувшийся к самому запретному должен был умереть. Это их распаляло, ей это было известно. Она видела это по их взглядам. И когда она это осознала, все остальные словно бы тоже стали вовлекаться все сильнее в некое безмолвное, интенсивное поле излучения.

Она много об этом думала. Это преисполняло ее каким-то своеобразным восторгом; она была Священным Граалем, и завоевание этого священного грааля должно было принести им величайшее наслаждение и — смерть.

Она это видела. Ее пол все время присутствовал в их сознании. У них он вызывал какой-то зуд. Для них это было мукой. Она представляла себе, как они все время думают о ней, предаваясь блуду со своими любовницами и шлюхами, как они, прикрывая глаза, представляют себе, что вонзаются не в шлюху или жену, а в строжайше запретное тело королевы; и это преисполняло ее сильнейшим чувством власти.

Она пребывала в их телах как сознание того, что это тело — смерть. И Грааль.

Она была, словно зуд в половом члене двора. И они не могли до нее добраться. Ее половая принадлежность, смерть и зуд. И они не могли освободиться от этой одержимости, как бы они ни пытались обрести свободу в блуде, как бы ни пытались освобождаться от зуда со своими женщинами. Одна лишь она была недостижимой, и только она соединяла в себе блуд и смерть.

Это была своего рода власть.

Но иногда она думала: я люблю свое тело. И знаю, что я — словно зуд в половом члене двора. Но разве не могу я тоже воспользоваться своим телом свободно и ощутить смерть в близости со своей собственной плотью, и сама получить от своего тела наслаждение. И иногда, по ночам, лежа обнаженной, она ласкала себя, и наслаждение горячей волной прокатывалось по телу, которое ей теперь все больше нравилось.

И, к своему удивлению, она не чувствовала никакого стыда, только что она — живой человек.

А Кристиан, ее худенький супруг, который с ней не разговаривает, кто же он тогда такой? Неужели он не чувствует этого зуда?

Он оставался ко всему этому безучастным. И она пыталась понять, кто же он такой.

В апреле королева присутствовала в Придворном театре на представлении по пьесе Вольтера «Заира».

Господин Вольтер прислал эту пьесу королю с персональным приветствием, и король пожелал сам выступить в одной из ролей. И он выучил свою роль.

В сопроводительном письме господин Вольтер намекал, что в пьесе существовало тайное послание, ключ к деяниям, которые высокочтимому королю Дании, свету Скандинавии и спасителю угнетенных предстояло совершить в самое ближайшее время.

Многократно прочитав пьесу, король объявил, что желает сыграть роль Султана.

Он был отнюдь не плохим актером.

Он произносил свои реплики медленно, со странными ударениями, которые придавали стихам неожиданную остроту. Его поразительные паузы создавали определенное напряжение, будто бы он внезапно улавливал некий смысл и останавливался, словно сдерживая шаг. И Каролина Матильда, видя его на сцене, сама того не желая, испытывала к своему супругу странное влечение.

На театральной сцене он был другим. Эти реплики казались более естественными, чем его собственная речь. Он словно бы впервые показывал себя.

Что знаю я теперь, на что глаза мои открылись,

как если не на то, что ложь и правда столь похожи

как будто капли две одной воды.

Сомненье! Да, сомненье! Все есть сомненье.

И лишь сомненье истину в себе несет.

С одной стороны, он выглядел в своем костюме комично. Это восточное одеяние! Этот тюрбан! И эта изогнутая сабля, казавшаяся слишком большой для его маленького и худощавого туловища! Но, тем не менее: он произносил свои монологи со странной убежденностью, как будто он сейчас, на этой сцене, перед всем двором создавал собственные реплики. Они рождались именно в это мгновение. Да, было такое впечатление, что этот безумный маленький мальчик, который прожил всю свою жизнь, произнося готовые реплики на подмостках двора, сейчас впервые заговорил не по сценарию. Только сейчас заговорил от себя.

Он словно бы создавал свои реплики именно в это мгновение, на театральной сцене.

Я преступленье совершил

со скипетром моим

и силу понапрасну растерял, когда его

нести пытался

Он играл свою роль сдержанно, но со страстью, и казалось, что остальные актеры просто-напросто парализованы его выступлением; они иногда напрочь забывали реплики и лишь застывали в своих позах, неотрывно глядя на короля. Откуда взялись эта подвластная Его Величеству ярость и эта убежденность, которые не были театром?

Я быть хочу один — в этом аду!

Я сам свой стыд в крови — в крови! —

Смыть должен.

Вот мой алтарь, алтарь отмщенья,

и я — его верховный жрец!

Аплодисменты после спектакля были долгими, но едва ли не испуганными. Она отметила, что немецкий лейб-медик, доктор Струэнсе, очень быстро прекратил аплодировать; возможно, не от недостатка восхищения, подумалось ей, а по какой-то другой причине.

Он наблюдал за Кристианом со странным любопытством, наклонившись вперед, как будто собираясь встать и подойти к королю, а на губах его словно бы застыл вопрос.

У нее возникла почти абсолютная уверенность в том, что этот новый фаворит, лейб-медик Струэнсе, является ее самым опасным врагом. И что его необходимо сокрушить.

С появлением этого нового врага безмолвие вокруг королевы словно бы постепенно намагничивалось.

Она была совершенно уверена. Что-то опасное должно было случиться, что-то произошло, что-то изменилось. Прежде мир был невыносимо скучным; была сплошная тоска, словно ее жизнь при дворе, в Копенгагене и Дании, походила на один из зимних дней, когда туман с Эресунда плотной и неподвижной пеленой нависал над водой, и она приказывала отвезти ее на берег, стояла на камнях и смотрела, как птицы покоятся на черной, неподвижной, похожей на ртуть, воде; и когда одна птица поднималась, била концами крыльев по водной поверхности и исчезала во влажном тумане, ей думалось, что эта вода — огромное море, и по другую его сторону находится Англия, и если бы я была птицей и имела крылья, но затем холод и тоска загоняли ее обратно.

Тогда ее жизнь стояла на одном месте и пахла смертью и водорослями. Теперь же она стояла на месте, но пахла смертью или жизнью; разница заключалась в том, что эта неподвижность казалась более опасной и преисполняла ее каким-то странным возбуждением.