Аваддон-Губитель - читать онлайн книгу. Автор: Эрнесто Сабато cтр.№ 74

Я сказал, что в Соледад как бы повторилось то, что было в Росасе, но, честно говоря, я так и не узнал (как будто она была окружена какой-то зловещей тайной, строго-настрого охранявшейся), в какой степени родства она находилась с Николасом или с семьей Карранса. И даже существовало ли такое родство вообще. Скорей я склонен предполагать, что она была внебрачной дочерью какого-нибудь Ортиса де Росаса, которого я никогда не знал, и какой-то неизвестной женщины, как это часто бывало в нашем захолустье в эпоху моего детства. Отец мой нанял электриком на нашу мельницу парня по имени Торибио и был к нему особенно добр, — только став взрослым, я узнал, что то был побочный сын дона Пруденсио Пеньи, старого друга моего отца.

Уходя от Николаса, я решился спросить, была ли то его сестра.

— Нет, — ответил он, отводя глаза.

Больше расспрашивать я не осмелился, но подумал, что она одного возраста с нами — лет пятнадцати. Теперь я себе говорю, что ей могло быть и тысяча лет и она могла бы жить в глубокой древности.

В ту ночь она мне приснилась. Я с трудом шел по подземному коридору, становившемуся с каждым шагом все более узким и удушливым; почва была глинистая, свет едва брезжил, и внезапно я увидел ее — она стояла, молча поджидая меня, высокая, с длинными руками и ногами и развитыми бедрами при стройной фигуре. В полутьме коридора ее окружало какое-то фосфоресцирующее свечение. Но ужасающей ее чертой были пустые глазницы.

В последующие дни я никак не мог сосредоточиться на занятиях, с волнением дожидаясь момента, когда опять пойду к Николасу. Но едва войдя в прихожую, я понял, что ее уже нет: в атмосфере дома ощущался покой, какой бывает после грозы в насыщенный электричеством летний день.

Не надо было и спрашивать, но все же я спросил.

Она, оказывается, уехала обратно в Буэнос-Айрес.

То, что Николас подтвердил мое подозрение, придало мне сил, доказало, что между ней и мной уже существовала незримая, но неразрывная связь.

Я спросил, живет ли она в Буэнос-Айресе с родителями. Николас с некоторым колебанием ответил, что в данное время она живет в доме семьи Карранса. Слово «родители» не было произнесено — как будто человек в темноте делает крюк, чтобы не пройти по тому месту, которое лучше избежать.

Несколько месяцев я жил осаждаемый мыслью побывать когда-нибудь в том доме в Буэнос-Айресе. Прошла зима, наступило лето, занятия кончились. Я уже отчаялся снова встретиться с ней, как вдруг однажды, зайдя к Николасу, узнал, что он как раз собирается ехать в Буэнос-Айрес, в гости к семье Карранса. Дело было в воскресенье, он хотел провести день с их мальчиками. Я понял, что эта встреча не может быть случайной, и без всякого вмешательства моей сознательной воли, чувствуя, что сердце вот-вот разорвется, спросил, могу ли я с ним поехать.

— Ну конечно, — ответил он со своим обычным непосредственным добродушием.

Он существовал в измерении отличном от того, к которому принадлежали мы с Соледад. Как мог он догадаться о моих тайных чувствах? Он не раз говорил мне о Флоренсио и Хуане Баутисте Карранса, всегда повторяя, что они мне очень понравятся, особенно Флоренсио, — и действительно, это подтвердилось. Но он был совершенно далек от осаждавших меня мыслей.

Не знаю, знаком ли вам дом на улице Аркос, 1854. Мне мерещится, что однажды я о нем упомянул в беседе с вами и сказал, что иногда мне хотелось бы поселить в нем персонажей моего романа. Романа, о котором, как всегда у меня бывает, я и сам не знал, в чем будет его смысл и решусь ли я действительно его соорудить. Ныне дом этот пуст и постепенно разрушается. Но и в то время он уже изрядно обветшал, вид у него был такой, будто хозяева либо очень бедны, либо сильно опустились. С улицы дом этот едва можно было разглядеть из-за густых деревьев и кустарников в саду перед ним, сад этот тянется и по бокам дома, окружая полностью то, что в конце прошлого века, вероятно, было усадьбой. В час летней сьесты в доме царила полная тишина, и он казался необитаемым. Николас открыл большую заржавевшую калитку в ограде, мы обогнули дом и оказались в парке позади него, где стоял небольшой домик, вероятно, служивший когда-то жильем для прислуги.

Там-то среди чудовищного беспорядка и жили мальчики. Теперь мне смешно мое волнение, когда я спрашивал, могу ли к ним поехать, — в тот дом и к тем мальчикам мог явиться любой авантюрист, любой незнакомец мог расположиться в одной из комнат и провести там остаток жизни, и никого бы это не удивило.

В этом нелепом жилище я познакомился с Флоренсио Каррансой Пасом, моим ровесником, примерно пятнадцати лет, и его братом Хуаном Баутистой, чуть помоложе. Оба были удивительно похожи — тонкие черты лица, очень белая, как бы прозрачная кожа и каштановые волосы; потом все это унаследовал Марсело. Необычайно характерными были глаза — большие, темные, глубоко сидящие под сильно, даже слишком сильно выпирающим лбом. Голова узкая, и немного выступающая нижняя челюсть.

Но хотя физически они походили друг на друга, кое-что сразу же привлекало внимание — взгляд у Флоренсио был рассеянный, как будто он постоянно думал о чем-то далеком от того, что его окружало, о чем-то вроде прекрасного, мирного пейзажа. Но пейзажа далекого, нездешнего. Если бы не его живой ум, проявлявшийся в любой мелочи, можно было бы подумать, что он, как прежде говорили, «не от мира сего», выражение и впрямь удивительно точное для определения людей такого склада.

С годами я стал ближайшим другом Флоренсио, он для меня был всегда как бы судьей, чьим серьезнейшим укором становилось молчание, которое он через несколько мгновений прерывал, и ласково похлопывал меня по плечу, словно желал смягчить эту тень осуждения, могущую огорчить.

Мне он вспоминается всегда с гитарой, на которой он обычно лишь слегка перебирал струны, как бы не имея достаточно воли или самонадеянности, чтобы играть по-настоящему, — его игра звучала скорее как воспоминание о какой-то далекой гитаре и казалась отзвуком доброй старой баллады. Много лет спустя кто-то мне рассказал, что слышал игру Флоренсио, когда тот думал, что он один, в пансионе в Ла-Плате, и что играл он изумительно. Но робость или щепетильность мешали ему показывать свое уменье. Ибо он всегда избегал проявлять свое превосходство над кем бы то ни было. Поступив вместе со мной в университет, он ни разу не сдавал экзамены и, естественно, так и не получил диплома несмотря на свои способности в математике. Его не интересовали ни титулы, ни почести, ни должности. В конце концов он пошел работать помощником астронома в небольшой обсерватории в провинции Сан-Хуан, где, наверно, и живет сейчас, потягивая мате и перебирая струны гитары. Он шел по жизни не спеша, словно для него было важно не достичь какого-то места, а наслаждаться маленькими радостями пути.

Он был полной противоположностью своего брата Хуана Баутисты, практика и реалиста. И забавно, что Марсело вырос похожим не на отца, а на Флоренсио, своего дядю.

Не знаю, почему я стал рассказывать об этом юноше, вместо того, чтобы говорить о Соледад. Быть может, потому, что в потемках моей жизни (а Соледад, так сказать, ключ к этим потемкам) Флоренсио был для меня далеким лучиком света из обители, где пребывают люди положительные и добрые.