О героях и могилах - читать онлайн книгу. Автор: Эрнесто Сабато cтр.№ 63

Что и говорить, приступы эти меня пугали, да еще мучила необходимость быть все время начеку, в напряжении, мобилизовать все свое внимание, энергию. Временами мне даже хотелось, чтобы меня заперли в сумасшедшем доме, где я мог бы отдохнуть – уж там-то никто не обязан поддерживать реальность в том виде, в каком ей якобы положено быть. Там человек словно может себе сказать (и наверняка говорит): а ну их, пускай без меня разбираются!

Но самое худшее происходит не вокруг меня, а внутри, потому что начинает деформироваться, искажаться, преображаться собственное мое «я». Меня зовут Фернандо Видаль Ольмос, и эти три слова – они вроде печати, вроде гарантии того, что я есть «нечто», нечто вполне определенное: не только из-за цвета глаз, роста, возраста, дня рождения и родителей (то есть данных, записываемых в удостоверении личности), но из-за чего-то более глубинного, духовного: тут весь комплекс воспоминаний, чувств, мыслей, которые внутри человека поддерживают структуру «нечто», являющегося Фернандо Видалем, а не каким-либо почтальоном или же мясником. Но почему бы в это тело, описанное в моем воинском билете, не могла внезапно, по причине некоего катаклизма, вселиться душа швейцара или дух маркиза де Сада? Существует ли и впрямь нерасторжимая связь между моим телом и душой? Мне всегда казалось удивительным, что человек может расти, питать иллюзии, терпеть неудачи, отправляться на войну, духовно разлагаться, менять образ мыслей, испытывать совсем другие чувства и все равно носить то же имя: Фернандо Видаль. Есть ли в этом хоть какой-то смысл? Или же верно, что вопреки всему существует некая нить, растяжимая до бесконечности и в то же время чудесным образом единая, которая во всех этих переменах и катастрофах сохраняет тождество «я»?

Не знаю, как бывает у других людей. Могу лишь сказать, что у меня это тождество внезапно исчезает и деформация «я» принимает чудовищные размеры: целые области моего духа начинают разбухать (иногда я чувствую прямо-таки физическое давление в своем теле, особенно в голове) и продвигаться, как безмолвные амебы, слепо и осторожно, к другим областям рода человеческого и наконец уходят в темные, древние зоологические пределы; вот вдруг разбухло какое-то воспоминание, мало-помалу оно от звуков «Пляски стрекоз» – в детстве я однажды вечером слышал, как ее играли на фортепиано – переходит в музыку все более странную и необузданную, потом в крики и стоны и наконец в неистовые завывания, потом в колокольный звон, оглушающий меня, и – что еще более удивительно – звуки превращаются во вкусовые ощущения, во рту становится кисло, отвратительно, словно звуки из уха перешли в глотку, желудок корчится в судорогах тошноты, а между тем другие звуки, другие воспоминания претерпевают такие же метаморфозы. И иногда я думаю, что, возможно, учение о переселении душ истинно и что в самых потаенных уголках нашего «я» дремлют воспоминания существ, которые предшествовали нам, как сохранились у нас рудименты органов рыб или пресмыкающихся; они подавляются новым «я» и новым телом, но всегда готовы пробудиться и выйти на волю, когда те силы, те натяжения, проволочки и винтики, которые поддерживают наше «я», по неведомой нам причине слабнут и поддаются, и хищные звери, доисторические чудища, обитающие в нас, вырываются на свободу. И то, что происходит каждую ночь, когда мы спим, становится вдруг процессом неуправляемым и угнетающим нас также в кошмарах, которые совершаются при свете дня.

Впрочем, пока моя воля еще откликается на мои призывы, я чувствую себя более или менее в безопасности, зная, что благодаря ей могу выбраться из хаоса и восстановить свой мир: воля моя, когда она способна действовать, могущественна. Куда хуже бывает, когда я чувствую, что и воля моя распадается. Вернее, воля будто еще принадлежит мне, но части тела или той системы, которая ее передает, уже не мои. Или как будто тело-то еще мое, но «нечто» становится между телом и волей. Пример: я хочу пошевелить рукой, но рука мне не повинуется. Я сосредоточиваю все свое внимание на руке, смотрю на нее, делаю усилие, но вижу, что она все равно не повинуется. Как если бы линии связей между мозгом и рукой были разорваны. Со мною это бывало не раз – вроде бы я некая территория, опустошенная землетрясением: везде большие трещины и телефонные провода оборваны. А в таких обстоятельствах может произойти всякое – нет полиции, нет армии. Может свершиться любое злодеяние, любой грабеж или насилие. Словно мое тело принадлежит другому человеку, а я, беспомощный и онемевший, наблюдаю, как на той, чужой территории начинается подозрительное движение, дрожь, предвещающая новые судороги, покамест, нарастая, хаос не воцарится в моем теле и в конце концов – в моем духе.

Все это я рассказываю, чтобы меня поняли.

И еще потому, что иначе многие эпизоды моего рассказа были бы непонятны и неправдоподобны. Но происходили-то они в большей мере именно из-за катастрофического распада моей личности – не вопреки, но благодаря ему.

Сообщение мое предназначено для передачи после моей смерти, которая уже близка, какому-нибудь институту, которому будет интересно продолжить мои изыскания о мире, доныне остававшемся неисследованным. Ввиду чего оно ограничивается ФАКТАМИ, теми фактами, которые я лично пережил. Достоинство моего сообщения, как я считаю, в абсолютной объективности: я буду говорить о происходившем со мною, как может говорить ученый о своей экспедиции на Амазонку или в Центральную Африку. И хотя страсть и неприязнь, естественно, могут иногда смутить мой ум, я намерен быть точным и не поддаваться подобным чувствам. Мой опыт оказался ужасным, но именно поэтому я хочу держаться фактов, пусть факты эти бросают не весьма выгодный свет на мою жизнь. После всего сказанного ни один здравомыслящий человек не станет утверждать, что цель написанного на этих страницах пробудить симпатию к моей особе.

Вот, например, один из нелестных для меня фактов, в котором я хочу признаться в доказательство своей искренности: у меня нет друзей и никогда не было. Разумеется, мне не чужды страсти, но любви я никогда и ни к кому не испытывал и, полагаю, никто ее не питал ко мне.

И все же я поддерживал отношения со многими. У меня были «знакомые», как принято говорить, употребляя столь двусмысленное слово.

И одним из этих знакомых, чья личность имеет значение для последующего рассказа, был худощавый, молчаливый испанец по имени Селестино Иглесиас.

В первый раз я его увидел в 1929 году, в центре анархистов Авельянеды, именовавшемся «Рассвет»; в том же центре я тогда же познакомился с Северино Ди Джованни, за год до его расстрела. Я посещал анархистские центры, потому что во мне уже зрело намерение организовать – и я действительно организовал ее впоследствии – банду грабителей; и хотя не все анархисты были бандитами, среди них встречались всевозможные авантюристы, нигилисты и вообще тот тип врага общества, который всегда меня привлекал. Одного из этих субъектов звали Освальдо Р. Подеста, он участвовал в ограблении Банка в городе Сан-Мартин [104] и во время испанской гражданской войны был расстрелян из пулемета самими же красными поблизости порта Таррагоны, когда намеревался бежать из Испании в шлюпке, нагруженной деньгами и драгоценностями.