Любовный недуг - читать онлайн книгу. Автор: Анхелес Мастретта cтр.№ 12

Они ехали, петляя по этому пейзажу, пока не уснули, прислонившись друг к другу. Они уже начали замерзать, когда долгий свисток паровоза возвестил об их прибытии в Вока-дель-Монте. Двери вагона распахнулись настежь, и они оказались перед домишком с большим цветным фонарем. С тех пор всегда, когда Эмилии было холодно, она с тоской вспоминала ту ночь возле очага в маленькой станционной гостинице.

На следующий день, когда они приехали в Веракрус, чтобы поселиться в «Отель-де-Мехико», прямо на берегу у мола, около первого в ее жизни моря, Эмилия поняла, что такое тропическая жара и впервые увидела кафе, в котором ее родители полюбили друг друга раз и навсегда.

На следующие каникулы Милагрос провезла их по всему штату Пуэбла. Она показала им долину, где, насколько ей было известно, когда-то творил свою волю бог Солотль, [14] и часами рассказывала им об астрономии, составлявшей часть культа бога, имя которого в переводе звучало как «Небесный странник». Еще она отвезла их в Чолулу, самый крупный культовый центр в долине Анауак, чтобы они поднялись на пирамиду, воздвигнутую в честь бога воздуха Кецалькоатля.

– Это был умный и добрый бог, он научил людей искусству обработки металлов и еще более сложному искусству управлять народами. Когда ему говорили о войне, он затыкал уши, – рассказывала им Милагрос Вейтиа, пока они ехали к храму на трамвайчике, который тащила упряжка мулов.

Прибыв на место, они побежали по склону к вершине пирамиды, где в XVI веке испанцы построили свою церковь на крыше великого храма, проявив неуважение к богу, за которого их приняли первые жители Мексики. [15]

– Испанцы творили произвол, – сказал Даниэль, любуясь пейзажем с паперти церкви, построенной в честь Святой Девы де лос Ремедиос.

– Их религия и их эпоха толкали их на произвол. Кроме того, сынок, не стоит ругать предков, – ответила ему Милагрос Вейтиа.

– Моими предками были ацтеки, а не испанцы, – возразил Даниэль.

– Вот почему у тебя попка как у тореро? Человек такой, какой он есть, а не такой, каким он хочет быть, – сказала его тетка.

– А ацтеки тоже творили произвол, – заявила Эмилия. Щеки ее горели, а влажная челка завитками падала на лоб. – Когда ты возвращаешься в школу? – спросила она.

– Во вторник, – сказал Даниэль, слегка обнимая ее за плечи, пока они шли к торговке апельсинами.

В то воскресенье впервые в жизни Эмилия попросила о помощи двух богов одновременно. Но ни Кецалькоатль, ни Святая Дева де лос Ремедиос не смогли помешать доктору Куэнке отвезти своего сына обратно в Чальчикомулу.

– Теперь я поняла, почему вы не молитесь ни одному богу, – сказала она спустя некоторое время своим родителям.

– Только теперь? – спросила у нее Хосефа, подняв голову от салфетки, которую вышивала.

– Все равно они ничего не дают, – сказала Эмилия.

– Только жизнь может что-то дать, – вмешался Диего из-за раскрытой газеты, уже четвертой за день. – и она щедра. Часто она дает то, чего у нее не просишь. Но нам все мало.

– А я довольна, – призналась Хосефа.

– Это потому, что ты родилась при полной луне, – сказал Диего.

– А когда я родилась? – спросила Эмилия.

– Ты родилась при электрическом свете, – ответил ее отец. – Кто знает, чего ты захочешь от жизни.

По воскресеньям она скучала по Даниэлю больше, чем в другие дни. Сад семьи Куэнка казался ей таким же бесконечным, как время.

Ее подругу Соль Гарсия никогда не отпускали на «сборища анархистов», как их называли в ее семье. Поэтому, пока взрослые предвкушали приход демократии, Эмилия бродила по дому, как скучающая кошка, или тихонько сидела в плетеном кресле, слушая их разговоры о музыке и политике. Ей нравилось наблюдать за ними издалека, пока они мечтали о будущем и спорили, каким оно будет, словно это зависело от их воли. Милагрос так жестикулировала, что Эмилии и без слов было понятно, что она говорит. Ее движения были как незабываемый танец, присущий только ей, который навсегда остался в памяти Эмилии, в уголке, куда ока складывала только самые приятные воспоминания.

Иногда семья Саури опаздывала на дружеские вечеринки в доме доктора Куэшси, потому что с той же страстью, что и к республиканским идеям, Диего относился к бою быков и задался целью приобщить к нему Эмилию. Это, пожалуй, было единственным, в чем они расходились с Милагрос, называвшей не иначе как живодерней то, что он всегда считал высшим искусством.

В течение всего XIX века проблема боя быков вызывала споры не только в лоне семьи, но и в Конгрессе. В 1867 году президент Хуарес запретил то, что он квалифицировал как «варварское, дикое и глупое развлечение, которое могло бы прийтись по вкусу только деспотичному правительству».

В этом пункте Диего Саури был не согласен с президентом, которого называл «неумолимым и добрым господином Хуаресом». Поэтому, когда Законодательное собрание разрешило корриду, он одним из первых порадовался такому решению.

Во время своей долгой поездки за лекарственными травами, которую они считали свадебным путешествием, Саури познакомились со многими интересными людьми. Их дружба с Понсиано Диасом, первым мексиканским тореро, началась именно тогда, во время тяжелого переезда из Керетаро в Гвадалахару. И когда тореро был посвящен в матадоры на арене Пуэблы, он несколько дней гостил и пил в доме своих друзей. Вскоре он стал знаменитым.

Понсиано Диас был очень простым человеком. Эмилия познакомилась с ним в тот день, когда отец повел ее на корриду в наряде китаянки и с букетом гвоздик в руках.

В середине корриды Диего спустился на арену с дочерью, и она вручила цветы этому потному, усталому человеку в андалузском костюме, которому президент корриды на арене города Пуэблы надел зелено-бело-красную ленту через плечо, как у президента республики.

Эмилия с робкой улыбкой отдала ему гвоздики, а Понсиано, увидевший за девочкой своего друга Диего Саури, не нашел ничего лучше, как взять ее на руки и покружиться по арене.

Он был в лавровом венке, его темный, весь в пятнах костюм пах кровью, как будто он сам – раненый бык.

Мне не люб пройдоха Маццантини, И Четырехпалый тоже плох. А люблю я только Понсиано, Он среди тореро – царь и бог, – пели люди, аккомпанируя танцу их любимого тореро.

Когда Понсиано, поцеловав девочку и поздравив Диего Саури с тем, что у него такая «красивая телочка», снова поставил ее на землю, Эмилия увидела, что ее юбка, расшитая блестками, вся в крови и в земле. Она посмотрела на трибуны, где бесновалась публика, в едином патриотическом порыве славя первого мексиканского тореро, и закусила губу, чтобы не заплакать. С тех пор бой быков вызывал у нее смешанное чувство ужаса и восторга, которое ей трудно было скрыть.