Белое сердце - читать онлайн книгу. Автор: Хавьер Мариас cтр.№ 5

— Да что случилось? — опять спросила Луиса с кровати. Голос ее был робким, в нем слышался страх. Ее пугало то, что происходило в ее собственном теле, когда она так далеко от дома, и то, что происходило там, на балконе и на улице, происходило со мной и не происходило с ней (семейные пары быстро привыкают к тому, что все, что случается, имеет отношение к обоим). Была ночь, и в нашем номере все еще было темно, Луиса была, должно быть, в таком смятении, что даже не догадалась зажечь ночник на своей тумбочке. Мы были как на острове.

Женщина на улице замерла с открытым ртом, не в силах вымолвить ни слова, потом приложила к щеке руку, ту, что до этого собиралась взмыть вверх, но остановилась и заскользила вниз, разочарованная, пристыженная и притихшая. Недоразумение разъяснилось.

— Ой, извините, — произнесла женщина через несколько секунд. — Я обозналась.

В один миг весь ее пыл угас, она поняла (и это было хуже всего), что ей придется ждать дальше, может быть, уже не под балконами, а там, где она ждала с самого начала — ей снова придется вернуться на старое место, за эспланаду, на ту сторону улицы, и снова быстро и гневно поворачиваться на высоком каблуке, пройдя два или три шага (три удара топором и удар шпорой, или шпоры после трех ударов топором). Она была внезапно обезоружена, весь ее гнев и вся энергия пропали, и, казалось, ей было совершенно безразлично, что я подумаю о ее ошибке и ее дурном нраве — в конце концов, в ее глазах я был всего лишь незнакомцем, а что могло значить мнение какого-то незнакомца в сравнении с тем, что ее свидание могло сорваться. Ее зеленые глаза смотрели теперь на меня отстраненно, в погасшем взгляде читались и просьба о прощении, и равнодушие, но более всего — огорчение. Возвращаться и снова ждать, и это после того, как ожидание, казалось, закончилось!

— Ничего страшного, — сказал я.

— С кем ты говоришь? — спросила Луиса. Она без моей помощи понемногу выходила из оцепенения (голос был уже не такой хриплый, а вопрос более конкретный), но пока еще не могла справиться с окружавшей ее темнотой. Может быть, она просто не понимала, что уже ночь.

Но и на этот раз я не ответил ей, не подошел к ее постели, чтобы поправить сбившиеся простыни, — именно в этот момент с шумом распахнулась балконная дверь в номере слева, и я увидел, как мужские руки легли на железные перила, или лучше сказать, вцепились в перила, словно те могли вырваться, а затем позвали: «Мириам!»

Мулатка в нерешительности снова посмотрела наверх, на сей раз совершенно определенно влево от меня, вне всякого сомнения именно на тот балкон, дверь которого только что открылась, и на сильные руки мужчины. Он был в рубашке с длинными рукавами, рубашка была белой, рукава ее были закатаны, руки были волосатые, такие же, как мои. Я перестал существовать, просто исчез. Рукава моей рубашки тоже были закатаны. Я закатал их перед тем, как выйти на балкон, чтобы облокотиться на перила, но сейчас я исчез, так как снова стал самим собой, то есть для нее — никем. У мужчины на безымянном пальце правой руки было обручальное кольцо, похожее на мое, только свое я носил на левой руке. И большие черные часы он тоже носил не на левой руке, а на правой. Должно быть, он был левша. На мулатке не было ни часов, ни колец.

Я вдруг подумал, что наверняка тип с соседнего балкона стоял там все это время, просто его фигура была женщине почти не видна, а моя была видна хорошо, так как я стоял, перегнувшись через перила балкона. Сейчас незаметной стала моя фигура, и это уже я не видел мужчину, как, впрочем, и Луису, к которой стоял спиной. Возможно, этот тип подавался время от времени то вперед, то назад, не открывая дверей, стараясь, чтобы его не заметили близорукие зеленые глаза женщины на улице. Так что она была права: тот, с кем у нее было назначено свидание, давно уже тайком от нее поднялся к себе, чтобы понаблюдать издалека, как она будет ждать, как будет нервно ходить туда-сюда, как, спотыкаясь, пойдет к отелю, как упадет, как будет обуваться, — наблюдать все то, что довелось увидеть мне.

Любопытно, что Мириам вела себя с ним совсем не так, как вела себя со мной, когда приняла меня за другого, за этого человека с длинными, сильными волосатыми руками, с часами и кольцом на правой руке. Увидев его (теперь уже точно его, того, кого ждала так долго) и услышав его голос, она не сделала никакою жеста, ничего не крикнула, не начала оскорблять его или угрожать, и не было гневного взмаха обнаженной руки с быстрыми пальцами («Я до тебя доберусь!» или «Я тебя убью!»), возможно, потому, что он (в отличие от меня, когда я был им) заговорил с ней, или потому, что он назвал ее по имени. Лицо ее изменилось: на короткий миг на нем появилось выражение облегчения, почти благодарности неизвестно кому, и походка ее стала куда более грациозной, словно она шла босиком и ноги ее не были такими мощными. Она прошла оставшиеся до отеля метры, вошла в вестибюль со своей большой черной сумкой, которая уже не казалась такой тяжелой, и исчезла из поля моего зрения, не сказав мне больше ни слова, примирившись с жизнью за время этого короткого пути. Балконная дверь в номере слева закрылась, а потом снова приоткрылась, словно ее толкнул порыв ветра или мужчина передумал через секунду после того, как закрыл дверь (потому что ветра не было), и не мог решить, закрыть ему дверь или оставить открытой, когда придет женщина, которая, должно быть, уже поднималась по лестнице. И тогда я наконец (хотя времени прошло очень мало, и Луиса еще не совсем очнулась от сна) покинул балкон, включил ночник и заботливо склонился над изголовьем нашей кровати, заботливо, но с запозданием.

* * *

Причину моего промедления я объяснить не могу, и уже тогда я искренне в нем раскаивался, но не потому, что оно могло иметь какие-либо последствия, а потому, что могло быть истолковано как невнимание и пренебрежение. И если это мое запоздание всколыхнуло во мне первое из тех мрачных предчувствий, о которых я уже говорил, и вновь напомнило мне, что после нашей свадьбы мне с каждым днем становилось все трудней думать о Луисе (чем более реальной и осязаемой она становилась, тем более казалась далекой и непонятной), то второе предчувствие, о котором я тоже упоминал, было связано не с тем, что какое-то время я наблюдал за мулаткой, и не с тем, что я на минуту забыл о Луисе, а с тем, что случилось после, когда я уже вернулся к ней, отер пот с ее лба и плеч, расстегнул резавший ей лифчик, предоставив ей самой решить, снять его или просто оставить расстегнутым. При свете лампы Луиса немного оживилась, она попросила пить, а выпив воды, почувствовала себя немного лучше и захотела поговорить, потом совсем успокоилась, заметила, что простыни уже не такие липкие, аккуратно застланная постель удобна, а самое главное, — поняла, что уже поздно, и, хочешь не хочешь, а день закончился, и ей не остается ничего другого, кроме как махнуть рукой на свою болезнь и провалиться в глубокий сон до следующего утра, когда все, скорее всего, встанет на свои места и наше свадебное путешествие пойдет своим ходом, а ее тело снова станет здоровым и послушным. И тут она вспомнила о моей недавней оплошности, которой она, собственно, даже не заметила, она просто вспомнила, что я сказал «Ничего страшного» кому-то, кто был на улице, откуда сквозь полусон-полу-дрему до нее доносились голоса и крики, которые ее разбудили и даже испугали.