— Что ты имеешь в виду? — со смехом спросила Эмма.
— Ну… — сказал он, закрывая футляр, — мне негде взять две с половиной тысячи, которые Френсис хочет получить за нее. Но он пообещал мне держать ее для меня, пока я их не достану. Что, — Вик улыбнулся, — возможно, не случится никогда.
— Зачем тогда ему это? — спросила Эмма.
— Когда-то я был чрезвычайно маленькой рок-звездочкой — люди, вроде Френсиса, все еще рады делать мне одолжения.
Эмма посмотрела на него, с нежностью улыбаясь. Комната казалась залитой сиянием звезд, свет единственной голой лампочки под потолком отражался в разноцветных искорках от поверхностей гитар. Целуясь, они ввалились в соседнюю комнату; отодвинув в сторону электрическую мандолину, они занимались любовью на нейлоновых простынях раскладной софы. Роскошь окружавших их инструментов компенсировала убогость обстановки.
— Почему ты выбрал ангела? — спросила Эмма позднее, водя пальцем по татуировке на его левом бицепсе: это была фигура гермафродита в темносинем балахоне со сложенными крыльями и золотым лицом.
Он блаженно улыбнулся.
— Потому что я сделал ее в Сан-Франциско во время нашего первого и последнего тура по США. В салоне для голубых.
— Как голубых?
— Только в Албании вы можете встретить столько мужчин с густыми усами сразу в одном месте, — он мечтательно погладил себя по подбородку. — Поэтому выбор был не велик: или ангела, или… короче, остальные татуировки, которые еще мог сделать тот малый, были все на одно лицо, словно были нарисованы Томом из Финляндии.
— Больно было?
— Да. Наверное. Я был тогда немного не в себе, — он усмехнулся; Эмма, подняв брови, саркастично покивала головой, мол, это не удивительно. — Но зато потом точно было больно. Она и сейчас иногда болит; по крайней мере, чешется — летом особенно… ау!
Вик оторвался от созерцания трещин, паутиной расползшихся по потолку, и повернулся к Эмме. Она сжала его плечо руками, пытаясь собрать кожу гармошкой.
— Что ты делаешь?
— Пытаюсь заставить ангела полететь. — Эмма убрала руки. — У моего дяди Джерри было по черту, бросающих лопатами уголь, на каждой ягодице.
Вик весело посмотрел ей в глаза.
— А в полиции нравов Корка знали о том, что твой дядя показывает тебе свою задницу?
— Никогда не задумывалась об этом. Весь фокус был в самом отверстии…
— О, пожалуйста, поподробнее…
— … из него выбивался огонь. И когда он шел, казалось, что это два черта поддерживают огонь в его заднице.
Вик слегка отодвинулся, на его лице застыла маска влюбленного недоверия:
— А у вас там свои прибабахи в Ирландии, а?
Она рассмеялась; он изобразил ирландский акцент:
— Эй, чем мы займемся сегодня вечером, Симус? О, я знаю! Джерри, мальчик мой, снимай штаны, снимай трусы и пройдись для нас еще разок до площади! Это будет чумовое шоу. По крайней мере, хоть рекламу сделаешь…
Она снова рассмеялась; он тоже. Затем, отдышавшись, Эмма погладила его по плечу и спросила:
— Какой это ангел?
— Чего?
— Ну, их ведь четыре там… Габриэль, Рафаэль, Микаэль и… еще один. Не помню сейчас. Это которые с именами. Архангелы.
Он пожал плечами, одновременно мотнув головой.
— Не знаю. Наверное, это ангел песен о неразделенной любви.
Эмма улыбнулась и поцеловала его в плечо, прямо в золотую головку ангела; затем она села на кровати, огляделась вокруг, посмотрела в другую комнату, где футляр от гитары все еще лежал открытым.
— В первый раз я мечтала о тебе, когда ты играл на гитаре… — Эмма прислонилась спиной к стене, подтянув колени к груди. Она слегка поежилась, хотя стоявшая у кровати газовая горелка образца шестидесятых была включена на полную мощность. Эмме часто бывало холодно, даже когда она чувствовала теплые прикосновения Вика; даже летом она мечтала о теплом одеяле, грелке с горячей водой и пуховой накидке.
Вик, уткнувшись лицом в подушку, смотрел на стоявший на спальной тумбочке бежевый дисковый телефон, по-видимому, отключенный; за ним открывался наводящий уныние вид ржавой раковины.
— Когда это было?
— Прямо перед рождением Джексона. Ты был у нас в гостях и играл — якобы это полезно для плода.
— Ах, да, — он ясно помнил тот день. — Я просто выпендривался, чтобы произвести на тебя впечатление.
Эмма улыбнулась.
— Очень мило.
— Я до сих пор удивляюсь…
— Чему?
Вик заколебался.
— Тому, что ты меня полюбила. Я всегда считал, что вы с Джо крепкая, как скала, пара. Думал, что ты считаешь меня совсем… безответственным. — Вик вспомнил, как однажды Джо сказал о нем: «Человек, чье чувство общественного долга исчерпывается пропусканием вперед машины скорой помощи».
— Слишком аморальным типом, ты хотел сказать? — спросила Эмма. Вик толкнул ее в плечо. Она взъерошила его волосы. — Не знаю. Мне кажется, я просто влюбилась в тебя. А в тот раз, когда ты играл на гитаре для ребенка, я начала задумываться, такой ли ты негодяй, каким притворяешься. Не скрывается ли за этим фасадом брутальной секс-машины еще один отчаянный романтик?
Вик улыбнулся и кивнул — как если бы так оно и было; потом подумал, а может, так оно и есть на самом деле.
— А затем, — продолжала Эмма, — когда я зашла к тебе в день смерти Дианы и увидела слезы в твоих глазах, я поняла, что была права.
Он с нежностью посмотрел на нее; у нее на губах играла полуулыбка. Прошло уже достаточно времени для того, чтобы можно было теперь иронизировать над той историей, но недостаточно — чтобы рассказать ей правду. Он поцеловал ее в подставленную мягкую щеку.
— А потом ты рассказал о Грэхеме Уэйле, — сказала Эмма.
— Чего? — спросил он, потягиваясь, улыбаясь и одновременно хмуря брови.
— После того, как ты играл для моего живота.
Он рассмеялся.
— Да. Вспомнил.
Лицо Эммы стало серьезным.
— Ты знаешь, я последовала твоему совету, — сказала она осторожно.
— Когда же?
— Когда рожала Джексона. Я проецировала свою боль на кого-то другого. — Ее глаза скользнули в сторону, как будто ей было теперь стыдно за это. — Я думаю, это помогло немного.
Вик кивнул.
— Кто?
— Что?
— Кто тот, на кого ты проецировала боль?
Еще один смущенный взгляд, на этот раз довольно жеманный.
— Это мой секрет.
Эмма спрыгнула с кровати и направилась в соседнюю комнату. Вик лениво смотрел ей вслед, с интересом ощущая, что он способен рассматривать изгибы ее ягодиц, перекатывавшихся под серой футболкой, и невозмутимо оценивать их. Он потянулся вниз и взял с пола акустическую «Гибсон Джей-200». Его пальцы легко пробежались по струнам, он ничего особенного не играл, просто демонстрировал свое искусство; секунду он колебался, не сыграть ли «Королеву-продавщицу», но тут его внимание привлек какой-то звук в соседней комнате, как будто играли на клавесине. Он положил гитару, завернулся в простыню и отправился на разведку.