Время спать - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Бэддиэл cтр.№ 48

— А как насчет… — взгляд ее скользит по другой полке, — «Манон с источников» с Ивом Монтаном?

— Ой, да не хочу я эту фигню с субтитрами смотреть.

— Нет, я так и знала!

Она отворачивается, сложив руки.

— Что?

Она смотрит в пол, самодовольно улыбаясь.

— Что ты знала? — не выдерживаю я.

В моем голосе уже чувствуются раздраженные нотки. Дина поднимает глаза:

— Дело ведь не в том, что тебе на самом деле нравятся такие фильмы, как «Призрак»? Ты заявляешь о своем неприятии авторского кино.

— Нет, что ты…

Я зачем-то сопротивляюсь вызванному словами Дины желанию высказаться, сопротивляюсь как муха инсектициду.

— …то есть ты в чем-то права. Но это не то неприятие авторского кино, за которым стоит только надпись на футболке «Шварценеггер — мой герой».

— «Скорость!» — кричит какая-то блондинка у соседней стойки. — Ну… Там пакистанец еще играет.

— Он не пакистанец, — кричит ей в ответ подруга, тоже блондинка, отрываясь от разговора с человеком азиатской внешности, тупо засовывающим кассеты в коробки. — Он гаваец!

— А в чем же тогда дело? — не понимает Дина.

— Ну, в восемнадцать я только и смотрел, что авторское кино, — объясняю я. — «Страсть» Годара, «Замужество Марии Браун» Фассбиндера. «Контракт рисовальщика» Гринуэя. В то время «Контракт рисовальщика» был моим любимым фильмом.

— И что потом случилось?

— Потом я посмотрел «Инопланетянина» Спилберга.

— «Инопланетянина»?!

— Ну да.

— Как это получилось, если ты ходил только на авторское кино?

— Шутки ради. Подумал, что если я, представитель богемы, с высоты своего понимания погляжу такой фильм, то это будет забавно.

— И что?.. — спрашивает Дина.

— Да то, что я, блин, вообще никогда так не плакал в своей жизни.

Это правда. Даже через десять минут после окончания фильма у меня не просто лицо было заплаканное, я захлебывался в слезах — в бесконечном потоке слез. Это была божественная манипуляция моими эмоциями. Стивен Спилберг взорвал дамбу в моем сердце.

— Так что, — подытоживаю я, снова беря в руки «Призрака», — большего мне на самом деле от фильмов не надо: они лишь должны заставлять меня расплакаться.

— Но это же элементарная манипуляция.

— Я знаю.

— А что в этом хорошего?

— Все. Это прекрасно. Я начинаю лучше себя чувствовать. Слушай, если ты так не хочешь, чтобы тобой манипулировали, то можно было просто остаться дома и посмотреть «Обратный отсчет».

Она права. Это протест против авторского кино. Дело в том, что авторское кино заставляет зрителя сконцентрироваться на себе самом, на себе как на субъекте, смотрящем фильм, или еще на какой-нибудь постструктуралистской ерунде; а ведь великое кино — это попытка заставить зрителя уйти от самого себя, именно поэтому фильмы смотрят — видео не в счет — в громадных темных залах, где сотни крошечных «я» проглатываются огромным экраном. А самый лучший способ уйти от себя — это плач, когда слезы льются оттого, что прошла любовь, вернулась надежда, пришла смерть. И любовь, и надежда, и смерть — это ведь все происходит с вымышленным персонажем, а не с тобой. Совсем иначе плачешь, глядя на чью-то беду или на голодающих детей по телевизору: ты не можешь забыться в слезах, поскольку такой плач — в той или иной степени сознательное действие. Слезы во время фильма — это нечто всеобъемлющее и освобождающее, это отказ от всевластия «я»; иногда мне кажется, что моя сущность выплескивается ведрами из глаз.

Юнцы остановились на «Секс-рабах с городских окраин». Давясь смехом, они несут кассету к прилавку, как папуасы белого миссионера. Я мог бы им сказать, что это документальный фильм семидесятых годов о том, как кое-кто обменивается женами на время, и что картинка на коробке неоправданно откровенная, но мне лень. Лучше пусть сами пройдут этот длинный путь до истинной просвещенности в вопросах порнографии.

— А какие еще фильмы заставили тебя расплакаться? — интересуется Дина. — Не считая «Призрака» и «Инопланетянина».

Чтобы освежить память, я пробегаюсь взглядом по полкам, но вижу длинные ряды фильмов, которые, к сожалению, вечно в прокате: «Джек-попрыгунчик», «Клуб „Завтрак“», «Жена мясника», «Коматозники», «Огонек святого Эльма», «Смотрите, кто заговорил» (три части), «Лестница Джейкоба», «Мамочка-маньяк». Рассматривая кассеты, замечаю в окне плетущегося по улице Сумасшедшего Барри, к ботинку которого прицепились остатки рулона туалетной бумаги, так что он чем-то похож на выступающую с лентой русскую гимнастку. Барри останавливается и заглядывает в окно, но не думаю, что он смотрит на меня — вряд ли он узнал во мне того самого человека, с которым спал в одной кровати. Он просто останавливается и смотрит в витрину, как делает перед каждым магазином на Килберн-хай-роуд.

— «Эдвард Руки-ножницы», — называю я. — «Вид на жительство», «Сыграй это снова, Сэм».

Разные истории любви самых разных людей; одновременно добрые и грустные, когда в конце каждый идет своей дорогой, и не важно, какие это дороги — на разные планеты, разные континенты, дороги жизни или смерти — всегда кажется, что где-нибудь, когда-нибудь они снова будут вместе. Поэтому я плачу. Любовь закована в цепи, но живет надеждой — или и вовсе уверенностью?

— «Сыграй еще раз, Сэм»? — задумывается Дина. — Это же очень смешной фильм.

— Ага, самый смешной, — соглашаюсь я, замечая, что от нее не ускользает моя безапелляционность, мой бессознательный отказ от «я думаю», что ей это не нравится. — Я, кстати, не так давно нашел его здесь. У них всегда масса фильмов Вуди Аллена.

— А почему ты плачешь над этим фильмом?

— Понимаешь… там есть такой эпизод, в самом конце, когда Вуди Аллен произносит монолог, кажущийся очень знакомым, но ты не можешь понять, откуда он, и Дайана Китон, плача, признается: «Это прекрасные слова», а он отвечает: «Это из „Касабланки“. Я всю жизнь ждал, чтобы их сказать».

Я замолкаю на мгновение.

— Прости, у меня слезы наворачиваются, даже когда я просто рассказываю об этом.

Дина снова устремляет на меня взгляд человека, сомневающегося в том, что мягкость и мужские яички совместимы. Она думает, что это какая-то уловка.

— Но «Призрак», — признаюсь я, глядя на кассету и постукивая по ней пальцем, — был чуть ли не лучшим. Я столько плакал, что к концу фильма стал смеяться.

— По-моему, это все равно фигня, — вздыхает Дина, забирая у меня кассету и ставя ее обратно на полку. — Впрочем, бери что хочешь.

Последнюю фразу она говорит с легким налетом усталости.

— Ну, мне нравится «Призрак», — объясняю я, мысленно тревожась по поводу перспективы потратить два с половиной фунта на уже знакомый фильм, — но выбор за тобой.