Замок Арголь - читать онлайн книгу. Автор: Жюльен Грак cтр.№ 29

Из этих дружеских и непринужденных разговоров вскоре выяснилось, что те долгие дни, что он провел вдали от Арголя, Герминьен употребил на изучение — исключительно точное и тщательное, которое привело его к открытию неизвестных документов бретонских архивов — самой истории замка и обстоятельств его строительства, кажется, относившихся к исключительно давней эпохе норманнских завоеваний и особо кровавых войн, противопоставивших тогда бретонцев, недавно высадившихся в этих меланхолических краях, новым завоевателям. [121] Его открытия — среди которых был, в частности, весьма детальный план первоначальной конструкции замка, редчайший документ, который он смог на краткий срок извлечь из музея, — казались убедительными, и в один мертвенно-бледный декабрьский день, заранее предвещавший полнейшую праздность, Герминьен проявил особую настойчивость, пытаясь уговорить Альбера проверить существование тайного подземелья, один только вход в которое был ясно обозначен на указателях древнего пергамента, как будто само его предназначение должно было любой ценой оставаться тайной, о которой ни память слуг, хорошо знавших замок, ни легенды, весьма многочисленные и широко распространенные среди суровых обитателей края, чьим грозным центром всегда представлялся Арголь, не сохранили даже самого слабого воспоминания.

Они спустились в большую залу: бледная копоть неба, казавшегося еще более суровым сквозь плотные шелковые занавески, заполнила ее в этот момент мрачной темнотой. Альбер подошел к окну и на мгновение раздвинул занавеси. Непроницаемые облака, провозвестницы бури, близость которой предвещало все, плыли по небу, и ветер наполнял сбросивший листву лес остервенелым и непрерывным свистом. Ужасное запустение этих безграничных просторов, как холодное лезвие, внезапно пронзило его сердце. Между тем Герминьен, вынув из сумки инструменты, которые обычно используют каменщики, начал измерять толщину стены в том самом месте, где план указывал на тайный выход, и вскоре внимание обоих странным образом оказалось поглощено этими ударами по гладкой стене, и эхо их отозвалось, как острое посягательство боли, в самых отдаленных коридорах замка. Долго продолжали они свои безрезультатные поиски, пока внезапно Герминьен, прощупывая руками стену и изучая в ней скрытые трещины, нечаянно не надавил на головку большого медного гвоздя, на котором держались петли длинных оконных занавесок, и тогда вдруг послышался странный шум какого-то тайного механизма, и одна из деревянных панелей, украшавших угол комнаты, легко соскользнув с места, обнажила темное и зияющее отверстие. Дыхание холодного воздуха прихлынуло к их лицам, и Герминьен, схватив один из медных светильников, стоявших рядом на консоли, жестом пригласил Альбера следовать за ним.

Тревожный и колеблющийся свет светильника в руке Герминьена выдавал очевидную обветшалость, и было видно, что подземелье, сообщник каких-то тайных и преступных любовных историй, с незапамятных времен отдано было на откуп запустению. Большие кучи строительного мусора, обрушившегося с узкого свода, лежали повсюду, и белесоватый налет до крайности облупившихся стен говорил о том, что даже на самой глубине климат сохранял здесь неизменную влажность. Специфический запах дерева, подвергшегося длительному воздействию плесени в закрытом пространстве, дошел до их ноздрей. В то время как они с трудом прокладывали себе дорогу сквозь обломки строительного мусора и изъеденные временем балки, остатки которых прогибались до земли, Альбер ощутил внезапное чувство дурноты, осознав, что длинные полотна паутины, плотная сеть которой, покрытая вековой пылью, казалось, должна бы растянуться на всю ширину подземелья, были кем-то совсем недавно прорваны и висели со всех сторон вдоль стен, опутывая их своими гнусными занавесями, — тогда как в самом центре коридора оставалось необъяснимо свободное пространство.

Подземелье беспрестанно разветвлялось, и вскоре они окончательно сбились с пути. Тем не менее, преодолев множество деревянных лестниц, ветхих и обваливающихся, которые то и дело возникали в его темном коридоре, они поняли, что выход из подземелья, вне всякого сомнения, находится в одном из верхних этажей замка. Однако на это замечание, которое сделал Альбер со страстной живостью, вовсе не оправдывающей его по существу незначительное содержание, и тон которого поразил его самого, со стороны Герминьена последовало одно только непроницаемое молчание. Вскоре они остановились перед перегородкой из грубых дубовых брусьев, и сердце Альбера забилось от волнения, всю глубину которого не могло бы объяснить одно лишь простое любопытство, в то время как Герминьен со скрупулезной поспешностью искал во тьме — и вскоре нашел его — тайный механизм, управлявший этим последним выходом. Тяжелая дубовая панель бесшумно соскользнула, и Альбер и Герминьен оказались в спальне Гейде. В этот последний час исхода дня здесь царила почти полная темнота, и запахи редких духов, наполнявшие комнату, окутывали меха и светлые занавеси, накладывая на все предметы печать столь тайной интимности, что Альбер и Герминьен остановились, словно на пороге запретного места. И тут взгляд Альбера обратился к кровати, в своих бесконечно сладострастных, изящных изгибах словно сохранявшей совсем недавний отпечаток женского тела, которое, казалось, все еще давило на нее своим богатым и могучим великолепием, всей восхитительной тяжестью своих усталых членов, — и тело его охватила страшная дрожь. Долго они еще пребывали в молчании. Быть может, если бы Альбер из глубины своей тревоги обернулся тогда, он увидел бы, как на лице его друга блуждает язвительная улыбка, несомненная и неприличная дерзость которой словно свидетельствовала о невозмутимом самообладании и, казалось, тогда же подтвердила то странное равнодушие, которое он демонстрировал в течение всего их обследования пещеры, ко всем деталям которого он отнесся с хладнокровием зрителя, заранее и с полнейшей трезвостью предчувствующего исход. Постепенно в комнате наступила глубокая ночь, и красноватые отблески, отбрасываемые догорающим светильником, одни освещали ее, словно во время траурного бдения, которому длящееся молчание сообщало невыносимо торжественный характер. И когда они вновь проникли в подземелье, то его грязные сумерки — так показалось им обоим — принесли неожиданное чувство утешения.

Вечер прошел для Альбера угрюмо и молчаливо. Напрасно в еще не поздний час искал он отдохновения в ночной свежести подушек — плотная и удушающая азотная атмосфера, сгустившаяся при приближении декабрьской грозы, отогнала от него всякий сон, — и, приподнявшись на своем ложе, он долго внимательно прислушивался к странно близким ударам крупинок дождя о стекло, словно неутомимо изгоняемых из самой глубины ночи, которую до самых ее пределов потрясали яростные порывы ветра. Нет, эта ночь не была создана для сна! Рукой, дрожащей от нервного возбуждения, зажег он стоявший около него на столе светильник и в глубине царившей в комнате тьмы увидел, как приближается к нему, отражаясь в высоком хрустальном зеркале, его собственный и загадочный образ. Изменение, которое произошло в его лице, приобрело в течение этих последних недель характер почти пугающий, его сильная конституция, казалось, была полностью потрясена приступами болезни, симптомы которой не относились, однако, ни к одному из обычных заболеваний. Его расширенные ноздри, полупрозрачные перегородки которых сообщали когда-то его лицу отпечаток высокой духовности, приобрели теперь восковую плотность, свидетельствовавшую, казалось, об отмирании живой материи. Горькая складка омрачила его губы. Но в особенности глаза, словно сигнальные огни дрожащим блеском горевшие во глубине его ввалившихся орбит, как будто преображенные ставшим уже обыденным выражением страха по ту сторону всевозможных ужасов, глубоко губительные последствия которого свидетельствовали теперь об обретенной им силе неоспоримой привычки, — в особенности его глаза во глубине этой стекловидной тьмы поразили его внезапным ужасом и отвращением, так что, схватив рукой медный светильник, в безумном приступе гнева швырнул он его в зеркало, тысячи звучных осколков которого в мгновение ока устлали пол. И тогда в ставшей уже непроницаемой тьме поднялось из глубин его памяти, как наполненный отравленным газом пузырь, воспоминание о той мучительной ночи, и на праздничное и великолепное ложе, застланное белым бельем, которое он мгновенно сумел разглядеть при свете факела, наложился образ обнаженной Гейде, и к нему воззвал он прохладными губами своего искаженного отражения, а рядом с ней, как мрачный ангел, что словно шутя дает волю всевозможным неистовствам и наслаждениям самого ошеломляющего святотатства, привиделся ему Герминьен, со страшной неподвижностью приковавший свой взгляд к ослепительной ране, — и все, казалось, внезапно уничтожилось вокруг них, — и между ним и этой ужасной и неотвязной парой бездны влажной ночи стали внезапно откатываться назад, разрывая до самых глубин пространство без границ, и они отбрасывали его все дальше, вычтя навсегда, сделав навсегда одиноким, навсегда отверженным, непоправимым, не прощенным, лишенным всякой возможности искупления, отброшенным вдаль от всего того, что не будет уже никогда. «Никогда». [122] Посреди своего бреда он произнес эти слова вполголоса, и странный звук слов, словно вылетевших из чужих уст, настолько он был захвачен всепоглощающей напряженностью своего видения, внезапно полностью пробудил его. Со скрупулезной неспешностью, неожиданно озадачивающей точностью движений, которая контрастировала с безумной порывистостью предшествующего мгновения и, казалось, свидетельствовала о состоянии пограничном, сравнимом разве что с состоянием сомнамбулы, он встал и полностью оделся. На мгновение он открыл створки высокого окна и облокотился на подоконник, сжав обеими руками покрытый испариной лоб, и тогда душа Герминьена, ставшая внезапно братской и примиренной, вместе с дыханием бури словно устремилась к нему навстречу и словно коснулась его лба леденящей свежестью, упокоением по ту сторону самой смерти. И он вынул тогда из шкафа кинжал с драгоценной чеканкой и с растерянной улыбкой быстро попробовал пальцем его острое лезвие; затем, словно нехотя закрыв окно, за которым сверкал в это время желтый фейерверк достигнувшей своего апогея грозы, быстрым шагом, через пустынные коридоры, достиг залы — и тут под его пальцами со странной и почти торжественной медлительностью без всякого усилия соскользнуло вниз тайное панно.