— Думаю, мне лучше немного прогуляться, — ответила Грейс.
Грейс свернула за угол и пошла к французскому ресторану в стиле кантри. Почти все посетители ресторана, расположившиеся за длинными, грубо обструганными столами, были в широкополых шляпах и сидели, уткнувшись в газету. Грейс завернула рукава и облокотилась о стол. Когда подали чайник «Эрл Грей», запах бергамота напомнил ей о Хлое. Она наполнила чашку. Несколько чаинок закружились на дне. Грейс попыталась увидеть какой-то знак в их рисунке, но у нее ничего не получилось.
В Чикаго все казалось таким простым. Она вспомнила свое отражение в зеркале чикагской комиссионки. Потом ей почему-то представилось, как она вынимает из машины свои пожитки возле дома в викторианском стиле на заснеженной улице в Уикер-парке. Все казалось таким настоящим, от лимонно-зеленого «фольксвагена-жучка» до ее ворсистой пурпурной шляпы, пока она не вспомнила об отце на мрачной больничной койке. Она почувствовала, что у нее никогда не хватит мужества уехать.
Откровенные признания, которые в Чикаго давались ей так легко, теперь представлялись невозможными. Но мысль о том, что ее собственный отец пал жертвой самообмана, в перспективе казалась куда более тревожной. Это было все равно что бросить отца запутавшимся в паутине, а самой стоять рядом с ножницами в руках. Она поняла его инстинктивное желание верить в «статус кво». Они все хотели, чтобы Лэз был там. Даже отсутствуя, он все равно существовал для них, и это было так же просто, как натянуть одну из своих сизо-серых футболок и улечься спать. Отец будет ждать, что Лэз навестит его снова. Меньше всего Грейс хотелось разочаровывать его. Если даже Лэз и был там, это не означало, что он придет снова. Она не могла вечно защищать отца. Лучшее, что было в ее силах — это смягчить удар.
В тот момент, когда Грейс налила себе вторую чашку чая и уже собиралась потянуться за пакетиком сахара, она почувствовала, что за ней наблюдают. Грейс быстро оглянулась. На другом конце широкого стола она увидела мужчину в низко надвинутой шляпе. Он листал желтоватые страницы «Обсервера». Грейс обратила внимание на заголовок «Присуждение Пулитцеровской премии за воспоминания о косовском концлагере признано недействительным». Мужчина кивнул ей. Грейс видела его впервые в жизни. Она облегченно вздохнула, поняв, что это не мистер Дубровски, но отчасти была разочарована. При всей тревожности мысль о том, что ее преследуют, некоторым образом давала ей пусть небольшое, но ощущение комфорта. Кто-то, не важно, по какой причине, присматривал за ней. Она кивнула мужчине в ответ, пока кристаллики сахара растворялись в дымящейся чашке чая.
До того как подняться в палату к отцу, Грейс зашла в подарочный магазинчик при больнице, чтобы купить жевательной резинки. Стоя в очереди в кассу, она заметила стопку кошерных поваренных книг. Грейс полистала одну, рассеянно глядя на знакомые, проверенные рецепты. Книжка уже заканчивалась, только что мелькнул рецепт кугеля с ананасом и вымоченными в мараскино вишнями, когда на глаза ей попался рецепт «Знаменитых фрикаделек Труди в кисло-сладком соусе». Она пробежала взглядом список составных частей: соус чили следовало смешать в пропорции два к одному с валлийским виноградным желе. Для придания глянца спрыснуть раствором алтейного корня.
Грейс уже собиралась закрыть книгу, когда ей припомнился инцидент с Франсин в продуктовом супермаркете: тележка Франсин, доверху нагруженная желе и соусом чили в количествах, достаточных для того, чтобы утопить в них нескольких коров, и все начало постепенно становиться на свои места. Все — от категорического отказа Франсин раскрыть секрет своего рецепта до бегства из супермаркета и чрезмерного количества ее багажа. Она явно контрабандой провезла ингредиенты в своем чемодане, чтобы сделать все по рецепту, даже если бы французы не смогли его повторить. Годы уверток и увиливаний, и вот вам, пожалуйста, черным по белому — рецепт по сходной цене десять долларов!
Пыл, с которым Франсин хранила свой секрет, не укладывался в разумные рамки, но сама идея о том, что секрет — каким бы незначительным он ни казался — мог вырасти до таких потребительских масштабов, была близка Грейс как ее любимая подушка. Волна сочувствия к Франсин захлестнула ее.
Грейс понимала импульс, заставлявший Франсин поддерживать иллюзию тайны. Да, в ней была гарантия безопасности, и в то же время она удерживала всех на почтительном расстоянии. И Грейс, и Франсин очутились в затруднительном положении, созданном собственными руками. Обманывать было им несвойственно. Им обеим удалось зайти так далеко (и с таким успехом) потому, что все кругом были в этом замешаны. Возможно, Франсин знала это, защищая свои иллюзии, как львица своих детенышей. Развеять их казалось Грейс неправильным, хотя она понимала, что должна сделать это. На данный момент дилемма сводилась к тому, чтобы выбрать правильное время.
Когда Грейс вошла в палату, отец спал. Она вспомнила фразу, которую произнесла мать, когда умерла ее свекровь: «После этого он стал какой-то неживой». Грейс представила себе отца болтающимся на бельевом шнуре, как если бы единственным, что требовалось, чтобы воскресить его сейчас, был просто необходимый раствор в промывочном цикле.
Потом она увидела мать и Берта; игра миновала стадию миттельшпиля. Грейс прочла слова на доске: фригидный, возбужденный, род, родня, нуль. Обычный набор эзотерических слов. Она прикинула, сколько заходов сделал Берт. Посмотрела на слово, составленное отцом. Рядом с его коробочкой с фишками возле пластикового кувшина для воды на складном столике она прочла слово «грация»
[13]
.
Даже Грейс, новичок в мире этимологии, видела, что на доске для этого слова места нет.
Она села на краешек постели отца и стала ждать. Грейс надеялась, что слова найдутся сами собой, когда возникнет необходимость. Взглянув на свою левую руку, она увидела, что забыла надеть кольца. Странно, но там, где были кольца, на коже остались глубокие отпечатки. Отец пошевелился. Потом открыл глаза.
— Грейс, — сказал он. — Долго я спал?
— Недолго.
— Надо было меня разбудить.
— Пап, — спокойно сказала Грейс. — Мне надо кое о чем с тобой поговорить. Сейчас подходящее время?
— Всегда приятно поговорить с дочерью.
В палате потемнело. Грейс посмотрела в окно. Вдалеке собирались тревожные грозовые тучи. Она вспомнила о дождевых душах, которые устраивал ей отец.
— У тебя остался зонтик Мэри Поппинс? — спросила она. Отец улыбнулся, снова закрыл глаза.
— Кажется, он в кладовке в передней. А что?
— Просто спрашиваю.
— Как сегодня на улице?
— Похоже, будет ураган.
— Ты надела ботинки?
— Да, — сказала Грейс, коснувшись отцовской руки.
— В чем дело, Грейс? Что-нибудь случилось?
— Просто я без тебя скучаю.
— Да вот же он я, милая.