Что касается Сони, так он тоже получил свою долю тумаков, однако, обладая железными нервами, он мочился в ведро, словно лошадь в жаркий день. Когда кулаки набросились на него, он стал отбиваться от них, выкрикивая унизительные ругательства. Ведь язык у Сони был подвешен очень хорошо.
— Ну давайте, обоссанные придурки! — кричал он. — Плевать я на вас хотел, как плюют на вас белые люди! Ну подождите, гады! Я тоже изобью вас так, что после этого белые запрут вас, черножопых, в сумасшедший дом на всю жизнь!
Соня молотил кулаков руками и ногами, а они изо всех сил старались пригвоздить жилистого стрелка к полу. В пылу боя Соня даже изловчился дать со всего маху добрую затрещину Собачьему Клыку, отчего все, кто находился в клубке дерущихся, а также и те, кто стоял вокруг, внезапно застыли в молчании, видя, как Собачий Клык грохнулся на спину. Собачий Клык с ревом вскочил на ноги; сейчас этот огромный не по возрасту парень казался еще больше. Схватив ведро с мочой, которое благодаря мочевому пузырю Сони было наполнено больше, чем на половину, он поднял его, отчего все, стоявшие рядом кулаки закричали и прикрыли свои головы растопыренными руками.
— Маленькому стрелку требуется омовение мочой! — заорал Собачий Клык, его дикие глаза блуждали по сторонам.
— Пошел к черту! — огрызнулся Соня, глотая слезы и сопли.
— Уже в пути! — тихим голосом произнес Собачий Клык, и его губы скривились в жестокой плотоядной усмешке, отчего стоящие вокруг воспитанники непроизвольно зажмурились.
Вдруг Соня опустился на колени и одним неуловимым молниеносным движением нанес Собачьему Клыку резкий удар кулаком прямо между ног, по его большой, как у взрослого мужчины, мошонке, вложив в удар всю силу и отчаяние, порожденные страхом и злостью. Бешеные глаза Собачьего Клыка, казалось, вот-вот выскочат из орбит; он закачался, стараясь изо всех сил удержать равновесие, но не смог. Его щеки вдруг впали, челюсть отвисла, рот раскрылся, и он рухнул на спину, опрокинув ведро и окатив мочой свое лицо и плечи.
Воцарилось гробовое молчание, похожее на затишье перед бурей, а затем воспитанники школы зашлись в диком хохоте, в котором явно чувствовалось облегчение. А Соня поднялся на ноги и, слушая восторженный шум, смотрел вокруг с видом волшебника, сотворившего чудо. Он обошел вокруг Собачьего Клыка, который все еще лежал в луже мочи, держась обеими руками за мошонку.
— Пусть я стрелок! — закричал Соня. — И потому не имею таких больших яиц! Однако я знаю, как с ними обращаться!
А школьники все смеялись и смеялись до тех пор, пока Собачий Клык не поднялся на ноги и огонь в его глазах, сверкнувший подобно ночной молнии, не заставил толпу мгновенно притихнуть.
Разумеется, унижение, которое испытал в ту ночь Собачий Клык, не подорвало его репутации (немало слез пришлось пролить стрелкам в свои подушки в течение нескольких месяцев после произошедшего). Слишком силен был Собачий Клык и очень коварен, а к тому же не имел ни малейшего желания топить свой авторитет в ведерке с мочой. За храбрость, проявленную в первую ночь в школе, Соня был немедленно переведен из стрелков в кулаки, в то время как Лику предстояло жить безрадостной жизнью стрелка. По крайней мере поначалу.
Излишне говорить о том, что первые несколько месяцев жизни Лика в школе «Два М», во время которых он не чувствовал ничего, кроме одиночества и боли, были самым худшим временем в его жизни. Это продолжалось до тех пор, пока Соня, пробившись в авторитеты, не смог защищать друга и — что было более важным — Лику повезло встретиться с профессором Хупом и постичь все особенности того медного изделия, которое называется корнетом. Однако, когда Лик через четыре года покинул стены школы «Два М», унося с собой свою судьбу, которая звучала в мелодиях его корнета, судьбы его сотоварищей смотрелись, как волчьи ямы — в различимом будущем перед всеми ними маячила лишь одна дорога, да и та вела в ад. Лик пережил все благодаря музыке (благодаря тому благу, что дала ему музыка). А что до Собачьего Клыка, так он расстался с жизнью в шестнадцать лет — ему перерезали бритвой горло во взрослой тюрьме на другом конце города. А Соня? Он был убит, когда ему было чуть за тридцать, конкурентом-букмекером в Нью-Йорке. А цена того, за что он отдал жизнь, была не более цены маленького ведерка с мочой.
I: Лик играет джаз тремя частями тела из четырех; сестра поет, как негритянка
Монмартр, штат Луизиана, США, 1908 год
Любители традиционного джаза все еще ведут долгие разговоры о происхождении джазовой музыки. Почему развитие этой музыки шло именно таким путем? И, что более важно, почему она развивалась исключительно в определенных местах, а если говорить точно, то в среде музыкантов, сопровождавших похоронные процессии и игравших в ночных клубах Нового Орлеана и других городов, разбросанных по побережью. Многие склонны считать джаз продуктом уникальной атмосферы Нового Орлеана тех времен, результатом синтеза самых разных культур: негритянской, каджунской
[14]
, креольской и даже культуры янки. Несомненно, в таком космополитическом толковании есть некоторая правда, так же как и некоторое удобство, поскольку никто не остается обиженным. Но все же прежде всего джаз — это негритянская музыка, уходящая корнями в эпоху работорговли, а блюз — это плач угнетенных, который исторгается подобно трубному гласу из самой глубины человеческой души.
Некоторые настойчиво связывают основы джаза с блюзовыми тонами
[15]
, с синкопированными ритмами африканских барабанов
[16]
и с низкими септимами
[17]
, гимнов, звучащих, как песни на забытом языке. В подтверждение своих слов они указывают на поездку Луи Армстронга в Западную Африку в 1956 году, когда Сэчмо
[18]
выдувал свои чопстиксы
[19]
перед семьюдесятью вождями в университете Золотого Берега
[20]
, импровизируя мелодию «Топая в Савой» под неистовый перекрестный ритм, отбиваемый африканскими барабанщиками.
Теперь никто, если он, разумеется, пребывает в здравом уме, не станет отрицать связи (которая очевидна как солнце в безоблачный день) между джазом и Африкой. Но это не объясняет того, что джаз родился и вырос именно в луизианской колыбели, ведь рабство существовало повсеместно на Юге Соединенных Штатов, а также на Карибском побережье.