Вилла Бель-Летра - читать онлайн книгу. Автор: Алан Черчесов cтр.№ 16

— Впечатляет, — сказал Суворов и покосился (слаб человек!) на загорелые коленки мадемуазель. — Мой французский скуднее.

— Жаль. Придется ковырять в зубах в поисках английских объедков, глядя на то, как наш коллега Дарси смакует британские деликатесы, доставшиеся ему по наследству от почившего в бозе ирландского пьяницы. Насколько я знаю, от Джойса он все еще без ума. Зато со словами…

— Дарси? — переспросил Суворов. — Оскар Дарси?

— Ну да, — пожал плечами Расьоль. — А что, разве он не приедет?

— Я, признаться, не слишком осведомлен…

— А-а-а! — француз шлепнул себя ладонью по лбу. Звук был вдвое звонче, чем давеча удар по столу. — Понятно! Пресловутая русская почта — «птенчик-тройка, кто тебя занемог…»

— Выходит, было еще и второе письмо?

Расьоль подтвердил:

— Где сообщалось, что, помимо меня самого, на виллу пожалуют Суворов и Дарси. Так сказать, весь набор специй, чтоб сварить рагу из столетних костей.

Не слишком приятно оскалившись, он подхватил яйцо и застрекотал по нему ложечкой, утаптывая скорлупу. Суворов невольно заметил, что за пару минут стартовавшего только что завтрака Расьоль умудрился обсыпаться сверху донизу разнообразными крошками, которые — есть такой тип небрежных чистюль — стряхнет затем с пиджака изящным щелчком, не оставив на одеянии ни единой соринки. Что еще? Чрезмерно подвижный и брюзгливый рот (знать, распутник бывалый), непослушные брови, шныряющие по нагой тыковке черепа наподобие дворников по стеклу. В комбинации выдают мимику человека, чей интеллект то и дело рискованно забредает в темную зону инстинкта, не всегда поспевая своевременно возвратиться на огороженные сознанием рубежи.

Наверняка храпит по ночам, подвел черту Суворов.

Адриана смяла окурок и равнодушно бросила:

— Затеять дурацкую пьесу на могиле у той, кто отыграл свой спектакль еще век назад… По-моему, пошло.

— У пошлости перед благопристойностью есть несомненное преимущество: она увлекательна, — Расьоль украдкой стрельнул в них очками. — Всегда хочется почесать там, где свербит. Ничто так не возбуждает изысканную публику, как безнравственные поступки, — при условии, что они сходят ей с рук. Не знаю, как будет с Дарси, а наш русский приятель производит впечатление приличного человека, так что явно не прочь безнаказанно поозорничать. А, Георгий? Вы же не станете отрицать…

Суворов с ответом замешкался.

— Станет — не станет, он уже здесь! — Адриана лениво его оглядела. Это не был взгляд друга. Колени качнулись, на мгновенье раздвинули ножницы бедер и открыли дорогу туда, где Суворову стало… хм… вроде как неуютно.

— Она очень коварна. Прямо лезвие бритвы — ее язычок…

Расьоль забавлялся. Ел он шумно и быстро — в той же манере, что говорил. Очередное появление кухарки, водрузившей на стол кофейник, он встретил восторженным возгласом:

— Будь я Кинг-Конг, в два счета бы умер от зависти при виде этого монстра!

Адриана с треском (получилось — внезапно) надкусила яблоко, и фонтанчик белого сока брызнул ей на запястье. Суворов успел разглядеть на нем маленький шрам.

— Вы что, так уверены, что служанка ничего не поняла? — не удержался он от вопроса, когда кухарка, собрав посуду, вышла из комнаты вон.

— Эта касатка? Она ведь глухонемая.

— Второе письмо?

Расьоль кивнул:

— Находка для нашего злачного места. Ей имя — Гертруда. Только вот с Гамлетом не задалось: старая дева. Да и действительно, где взять столь дикого нравом мустанга, чтобы покрыл бесполую эту кобылу?! Советую присмотреться к ее глазам. Сдается мне, один из двух — протез. В таких вопросах можете довериться очкарикам: мы хуже видим лишь то, что лучше нас видят другие, зато лучше нас никто не увидит того, кто видит хуже, чем мы. Бьюсь об заклад, Гертруда слепа на правую сторону. Косвенно подтверждает эту догадку ее более скромная левая грудь. Так что позвольте поздравить: мы в гостях у циклопа…

— Не обращайте… внимания, — сказала Адриана, серьезно посмотрев на Суворова и вновь растягивая, будто водя смычком по нервам, слова. — Ему неймется… показать, что он… свинья. Привыкайте. Стоит в его присутствии проявить элементарную обходительность, как он тут же захрюкает. И еще: упаси вас Бог взывать к его снисхождению иль доброте — в два счета затопчет копытцами.

С него станется, подумал Суворов. Из всего, что он помнил сейчас о французе, иного вывода и не проистекало…

Расьоль дебютировал в семидесятые серией экспериментальных книг, в которых по-ученически преданно соблюдал рецептуру «нового романа», — увы, без режиссерской находчивости Роб-Грийе и без скупого изящества, присущего лаконичной Саррот. Устав быть монахом в чужом и пустеющем монастыре, Расьоль переключился на журналистику. К тому моменту злости в нем скопилось достаточно, чтобы клеймить стилистические промахи тех, кто преуспел на ниве творчества хотя бы самую малость больше его самого. Увлекшись Роланом Бартом и трудами по семиологии, он попытался было работать в жанре интеллектуального детектива, однако и тут его ждал провал: реконструкция знаков ради самой реконструкции слишком уж походила на неуклюжее эпигонство заплутавшего в диалектике сложных абстракций невежды. Поняв, что оплошал, Расьоль сменил направление поиска и взялся осваивать эссеистику. Опыт знакомства со структурализмом даром не прошел: свой «дискурс» отныне он выстраивал на математически точном фиксировании внешних примет буржуазной реальности и разоблачении принимаемых ею «ложных обличий». Маска объективного критика прогнивших устоев субъективно пришлась Жан-Марку по вкусу, тем более что он мог бравировать происхождением из социальных низов (отец его был не то военный моряк, не то — еще прежде — приморский подкидыш, обретший приют в марсельском детдоме по неопрятности чьей-то поспешно покинувшей берег любви; мать перебивалась скотницей на ферме, где однажды, спасая коров от угодившей в хлев молнии, вдруг рухнула с воплем в солому и спустя пять минут, под всполохи пожара, разрешилась пожаром-сынком. «Не мешай мне навоз и треклятая скромность, я б сказал, что рожден океаном и искрой с небес», — пошутил Расьоль как-то раз в интервью).

Отточив перо на очерковых частностях, он снова дерзнул попробовать себя в большой прозаической форме: в середине восьмидесятых неожиданно «выстрелил» документальным романом, в котором, презрев нормы приличий, пересказал нелицеприятную подноготную биографий пяти литераторов, подобрав для каждого из них псевдоним, который скорее играл роль увеличительного стекла, приставленного к легко угадываемому имени. Разумеется, грянул скандал, которым Расьоль не преминул воспользоваться, распаляя страсти призывами к любому, кто посчитал себя ущемленным, подать на него в суд. Поскольку для задетых коллег по перу было смерти подобно признаться публично в том, что и без того вызывало усмешки читателей, исков не последовало. Правда, пару раз Расьолю давали пощечину, но горько о том жалели, убедившись на собственной шкуре, что такое бывший боксер-легковес: первой же оплеухой торжествующий коротышка повергал задир в нокдаун. Тем самым Расьоль приобрел популярность, которую научился расходовать так же расчетливо, как бизнесмен полученный в банке кредит — неизменно преумножая добытую прибыль. В девяностых он был уже автором полудюжины нашумевших романов, выбирая в основу сюжета то диалоги с ожидающим казни серийным убийцей, то недуг собирающегося отойти в мир иной — а заодно и в легенду — политика, то альковные откровения элитной проститутки о ее не в меру взыскательной высокопоставленной клиентуре. Однако настоящую славу он познал лишь в минувшем году, когда ему, вопреки недовольству литературных авторитетов, была вручена Гонкуровская премия за роман, уже не просто срамящий отдельных жертв его неиссякаемого сарказма, превращая их в жалкие пародии на людей, а уничижающий всю, скопом, современную интеллигенцию, которую он сравнил с импотентом-вуайеристом, бессильно онанирующим на предсмертные корчи постисторического общества, трусливо подглядываемые из-за пыльной шторки засиженного мухами пороков окна западной цивилизации. Опрометчивый вопрос ведущего в прямом эфире ток-шоу: а на кого мастурбирует сам процветающий автор? — Расьоль не задумываясь парировал: «Я не онанирую. Я их просто имею в толстый зад, вроде вашего. Хотите полюбопытствовать, как я с этим справляюсь?» — и потянулся расстегнуть ширинку, чем вызвал бурю восторга у зрителей. После той выходки шансы на получение премии лишь возросли: тяготящиеся преклонностью лет члены Академии не рискнули навлечь на себя упреки в консерватизме и нафталинном ханжестве. Расьоль победил: его ненавидели и им восхищались. Месть за провалы первых вежливых книг удалась.