— Мы подумаем, — сказала ему Клер.
По дороге к машине сквозь серую, как голубиное крыло, послеполуденную жару мы наткнулись на бродягу с грязными патлами и пристегнутой к груди армейской сумкой. Он просил мелочь у прохожих. Люди отодвигали плечами его протянутый бумажный стаканчик, спешили перейти улицу. Бродяге не хватало наглости для такого заработка. Я вспомнила, как попрошайничала на стоянке у винного магазина, но это было совсем другое. Мне было всего пятнадцать, я не алкоголичка, не наркоманка. Этот человек сам до такого дошел.
— Пожалуйста, — приговаривал он, — выручите монеткой.
Я хотела побыстрее перейти дорогу и избавиться от этого пугала в человеческом обличье, но Клер внимательно смотрела на него. Она не умела пропускать просьбы мимо ушей.
— Не дадите немного мелочи? За любую помощь буду благодарен.
Зажегся зеленый свет, но Клер не обращала внимания. Порывшись в сумочке, она достала кошелек и высыпала мелочь. Она не знала уличных попрошаек, — стоит показать хоть малейший проблеск доброты, вцепятся, как репьи. Клер видела только, что он худ, что он хромает, наверно, его сбила машина, когда он просил денег на этом переходе. Моя мать на ее месте столкнула бы его под первый проезжающий автобус, но Клер жалела таких. Верила в родство человеческих душ.
— Леди, вы настоящий человек. — Бродяга сунул деньги в карман. — Почти никто не смотрит тебе в глаза, когда скатываешься до такого. — Он укоризненно взглянул на меня. — Мне не так важны деньги, как человеческий взгляд, понимаете?
— Понимаю, — сказала Клер своим мелодичным голосом. В нем была прохлада свежей воды, ласка утешающих рук.
— Всю жизнь я честно работал, а потом надорвал себе спину. Понимаете? Никогда я не пил на работе. Никогда.
— Конечно, я верю.
Светофор опять зажегся красным. Теперь мне хотелось столкнуть с тротуара Клер. Куда бы мы ни пошли, люди вечно рассказывают ей о своих несчастьях. Чувствуют, что она слишком деликатна, не может просто так повернуться и уйти. Бродяга подошел ближе. Наверно, это первый за много месяцев нормальный человек, который его слушает.
— Никак не могу найти работу, — продолжал он. От него пахло. То ли сам облил себя мочой, толи кто-то еще решил его ославить. — Ни один хрен не берет.
— Кто-нибудь возьмет, — сказала Клер. Закатное солнце оттеняло красным кончики ее волос, выбившиеся пряди.
— Вы человек, да, — сказал он. — Таких теперь редко встретишь. А им всем подавай безотказных, как машина. — Он дышал ей прямо в лицо, но Клер была слишком тактична, чтобы отвернуться. Не хотела его обидеть. Люди всегда угадывали это в ней. — Сколько им нужно людей, чтобы жарить гамбургеры?
— Не знаю. Много, наверное. — Она неуверенно улыбнулась, отводя с лица подхваченную ветром прядь.
Загорелся зеленый, но мы никуда не двигались. Застряли у светофора на перекрестке Сансет и Кахуэнга. Люди огибали нас, как дыру в тротуаре. Бродяга подошел еще ближе.
— Вы считаете меня человеком? — сказал он тихо, словно по секрету. В дырке от выбитого зуба показался язык.
Клер покраснела и смущенно пожала плечами. Конечно, нет. Как можно считать его человеком? Мне хотелось столкнуть его с тротуара.
— А раньше женщины на меня западали. Постоянно. Когда у меня был заработок.
Я видела напряженную неловкость на лице Клер, ей хотелось отодвинуться, но она щадила его чувства. В руках у нее был пакет глянцевых снимков восемь на десять, за которые только что заплачено двести долларов. Мимо проехал черный «корвет», громыхая рэпом.
— Вы добрая женщина, но не стали бы раздеваться передо мной, правда?
Сгибая пачку фотографий, Клер пыталась что-то сказать. Губы дрожали, нежное лицо исказилось.
— Я не…
— Я не виню вас. Но вы не стали бы.
Вид у него был очень печальный. Я потянула Клер за руку.
— Клер, нам пора.
Но она была слишком поглощена этим бездомным бродягой, расставившим ей ловушку на жалость. Клер попалась.
— Мне так не хватает женщин, — продолжал он, — их нежного запаха. Вы чудесно пахнете, сколько бы одежды на вас ни было.
Духи Клер, ее «Л'эр дю тан», были здесь совершенно не к месту, как анемон на поле боя. Удивительно, что он чувствовал этот тонкий аромат сквозь собственную вонь. Но я понимала, что он хочет сказать, я сама обожала запах Клер. Мне нравилось сидеть у нее на постели, терпеливо ждать, пока она расчешет мне волосы, заплетет их во французские косички. Я могла сидеть так сколько угодно, наслаждаясь одним воздухом вокруг нее.
— Спасибо, — прошептала она. Это же Клер, которая боялась ранить неосторожным словом любого, даже этого старого унылого придурка.
— Можно, я понюхаю ваши волосы? — спросил он.
Клер побледнела. Есть ли предел этой деликатности? Он мог сделать что угодно, Клер просто не смогла бы остановить его.
— Не бойтесь. — Он поднял руки с коричневыми ороговевшими ногтями. — Смотрите, сколько народу. Я даже не дотронусь до вас.
Кивнув, она закрыла глаза. Бродяга шагнул к ней, кончиками пальцев осторожно взял прядь ее мягких темных волос, как цветок, и глубоко вдохнул. Шампунь у Клер был с гвоздикой и розмарином. По его лицу разлилась блаженная улыбка.
— Спасибо, — прошептал он и пошел прочь, не оборачиваясь, оставив ее на углу Сансет и Кахуэнга с закрытыми глазами и стиснутым в руках пакетом фотографий, на которых она была совсем другой женщиной.
Клер повела меня в Музей искусств на. выставку Кандинского. Абстрактное искусство я никогда не любила. Мать со своими друзьями могли прийти в неуемный восторг от холста с несколькими черными и белыми полосами или большим красным квадратом. Но мне нравилось, когда на картине было что-то изображено — карточные игроки Сезанна, ботинки Ван Гога. Мне нравились индийские миниатюры эпохи Великих Моголов, японская живопись тушью — вороны, рогозы, журавли.
Но если Клер хочет посмотреть Кандинского, пойдем и посмотрим.
Когда мы подошли к музею, я совсем примирилась с этой затеей — знакомая площадь, фонтаны, неяркий свет, приглушенные голоса. В музее я чувствовала себя примерно так же, как Старр в церкви — уютно и в то же время возвышенно. Кандинский оказался не таким уж абстрактным, на картинах были русские города с тюрбанами на зданиях и башнях, всадники, пронзенные копьями, пушки, женщины в длинных платьях с высокими прическами. Краски яркие, как на картинках в детских книжках.
Следующий зал был с какими-то рассыпающимися картинами.
— Чувствуешь движение? — Клер протянула руку к холсту с большим углом; кончик показывал вправо, раструб влево. Ее рука повторяла линии на картине. — Как стрела.
Оживленные жесты Клер привлекли внимание охранника — он счел их небезопасными для холста.