Славка закрыл глаза. Карл подошёл к окну и распахнул створки.
Совсем близко накрапывал дождик, редкие капли качали голову декоративного подсолнечника, занесённого дачницами в славкин палисад. На ветле сидели дети и помалкивали.
Славка глубоко вздохнул и задвигался.
— И всё-таки, Слава, — не уважая себя за менторский тон, сказал Карл, — надо бы врачу показаться. Давай съездим в Кимру, а?
Славка усмехнулся:
— Да меня Нелька смотрела. Знаешь, медсестра, москвичка. — У тебя, говорит, Славец, рак печени и ещё эта… ну, как её… да ты знаешь, зверёк такой детский… на ёлке сидит, шишку грызёт.
— Белка, что ли?
— Вот. Белка. Только она ласково сказала. Белочка.
Карл рассмеялся и нахмурился.
— Дура твоя Нелька. И сволочь.
— Да я согласен. А только что врач? Та же Нелька. Или Валька. Что она может знать? Ещё хорька какого-нибудь припишет, прости Господи.
Хлопнула в сенях дверь и лёгкий голос спросил:
— Можно?
— Входи, — посветлел Славка.
В дверях появился дедушка из зелёного домика.
— Принимай наследство, Борисыч, — Славка заулыбался и глубоко вздохнул.
Дедушка из зелёного домика кивнул Карлу и присел на кровать.
— Ну и что ты надумал, Слава? Дай-ка руку.
Он посчитал пульс, покачал головой и достал из кармашка пластинку с таблетками.
— Слушай внимательно. Каждые три часа таблетку под язык. Жди, пока не рассосётся, — он оглянулся на ходики. — Тикают? И слава Богу. Ты понял? Слава — Богу. Если молиться не умеешь, хотя бы не вставай. И кури поменьше. А завтра посмотрим.
Он повернулся к Карлу.
— Верно, Карл Борисович?
— Не будет он лежать, — смутился Карл.
То, что зелёный дедушка знает его имя-отчество, Карла не удивило.
— Будет. Правда, Слава? А Мария за ним присмотрит.
Карл не сразу понял, что Мария — это обыкновенная Машка.
— Отдыхай, Слава. А мы с Карлом Борисовичем пойдём посоветуемся.
— Что с ним? — спросил Карл на крыльце.
— Да… плоховато. Если завтра не успокоится, придётся везти в больницу. И не в Кимры, а в Москву. Ну что, пойдёмте?
Карлу было любопытно побывать в облупленном зелёном домике, да ещё со ржавым замком на дверях, настолько любопытно, что он пренебрёг смущением.
— Давайте мы с вами прогуляемся, — предложил Зелёный дедушка, — вон как вечереет. Пойдёмте к реке.
— А посоветоваться? — по-детски расстроился Карл.
— Одно другому не мешает. — Зелёный дедушка достал из кармана довольно большую флягу, отливающую перламутром. — Вот, ношу на всякий случай. Вдруг — мороз…
Он лукаво заглянул Карлу в глаза.
— Мороз? В августе?
— Всё бывает, Карл Борисович.
— Простите, а как мне всё-таки вас называть?
— Называйте просто Дедушка. Хоть мы и ровесники. Вы какого года? Ну, вот видите. Я на год старше. А год, это знаете… Да вы хлебните.
Напиток оказался крепким и незнакомым. Долгий глоток ударил не в голову, а в сердце, и растёкся, как тёплая капля дождя по холодному стеклу.
— Ну, как?
— Здорово. Только что это? Не коньяк вроде, и не виски…
— А-а-а, — весело ответил Дедушка, прихлебнув. — Сам не знаю. То ли нектар, то ли амброзия.
Прогуливаться бесцельно Карл не умел никогда. Это огорчало Татьяну: «Ну что ты прилип к этому стулу! Погулял бы, хоть вокруг дома».
— Я не быстро иду? — спросил он Дедушку.
— Да нет, нормально.
Они шли по деревенской улице к реке, солнце кануло в тучу, оставив на зелёном небе золотое пёрышко. Низом кружила небольшая тучка, сизая, местная, из неё выпадали невпопад редкие капли.
Карлу было неуютно — обязательно попадётся кто-нибудь полузнакомый, бросит полуприветствие, а если знакомый — то ещё хуже. Вопросы, домыслы. А Дедушкой — вдруг понял Карл — не хотелось делиться ни с кем. Да и нельзя, наверное, — Славка обидится. Но никто, удивительно, не попался на пути, ни одна собака не залаяла.
— Вас не хватятся дома? — спросил Дедушка. — Вы ведь вольны гулять, когда вздумается?
«Волен-то волен, — подумал Карл, — а Таня, наверное, в недоумении — ну, сколько времени можно провести у Славки…»
— Дайте-ка ещё хлебнуть.
Карл хлебнул и успокоился.
— Странно, Дедушка, слышать в нашей деревне интеллигентную речь.
Дедушка покосился на Карла.
— И вы туда же? До чего интеллигенты любят, как сейчас говорят, наезжать на интеллигенцию.
— А я себя интеллигентом не считаю, — повысил голос Карл.
— Считаю… не считаю… Вы можете убить? Или украсть? А оскорбить женщину? А настучать на товарища?..
— Уж стучать-то!..
— Стучали представители. Одни из. А интеллигенты — никогда.
— Да я и не предлагаю отлавливать интеллигентов. Я ведь про интеллигенцию. С какой стати она присвоила себе христианские ценности и кичится, и кусается, и царапается.
— Не только христианские, но и магометанские. Помните, кодекс Тамерлана? Не бросай товарища в беде, уважай врага своего, а не только возлюби. А любовь часто исключает уважение, ну вы же знаете. Так вот присвоили — и слава Богу. Кому-то надо всё это, с позволения сказать, разумное, доброе, вечное сохранить. Много сеющих, да мало посеявших. А ещё и полоть надо, и окучивать, и поливать. Поэтому прекраснодушные труды многих уходят в крапиву, порастают быльём. А вот хранить — это спиной к стене, все четыре лапы вперёд когтями и зубы в придачу. А как же! И потом — интеллигент хоть философствует худо-бедно. Ему можно возражать, а возражая — догадываться. А поговори с человеком сугубого дела — с военным, скажем, или с конструктором, или с купцом. Они всё знают, и объяснят и научат, и места для догадок не оставят. Вот наш друг Славка — типичный интеллигент. Сопротивляется.
— Дайте хлебнуть, — потребовал Карл.
— И всё-таки интеллигенция, — запальчиво продолжил он, — напоминает мне злобных старушек в церкви, шипящих на неловких прихожан.
— Церковные старушки — это деревянное язычество, которое теплится в глубине православия. Согласитесь, однако, что деревянное теплее, чем мраморное. Так что не будем их трогать. Скорее уж — тут я с вами соглашусь — это беззубая слепая кобра из Киплинга. А сокровище, то бишь культура наша, проклято. Кто огребёт — беды не оберётся. Вот и растаскиваем по мелочам, что плохо лежит, и обгладываем в Интернете, думаем — обойдётся.
Они подошли к причалу. Темнели лодки в тусклой воде. В зарослях крапивы трещал коростель.