Эвакуатор - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Быков cтр.№ 29

— Как он называется?

— Тыгын. Есть более крупный, дылын. По-вашему тысяча.

— А на этого много можно купить?

— Когда живой, то много. Таких домиков штуки три — запросто. Он если разрастется, раскормится как следует, то может стать дылын, а это уже — десять домиков. Но надо ухаживать очень. Он просто так есть не хочет, аппетита нет. Видишь, и так уже какой круглый. И надо при этом соблюсти диету, чтобы зверек не страдать, не болеть живот, не получить ожирение. Это ж не гусь, чтобы фуагру делать. Он должен просто разрастись. Когда разрастается, он проявлять новые способности, мочь немного прыгать высоко, издавать другой звук. Когда он пищать «пи-пи», он тыгын, но когда делать «ой-ой», то уже практически дылын.

— А пищевая добавка какая-нибудь есть? Чтобы он быстрее рос?

— От добавка зверек болеть, умирать. Хороший хозяин знать, как кормить зверек. Плохой раскармливать искусственно, и зверек быть нитратный. В любом магазине его проверять, объявлять фальшивый, изымать и отправлять похудание. Правильно раскормленный зверек иметь большие печальные глазки, а неправильно — узенькие щелочки, как Ющенко после свой отравление.

— А. Понимаю. Они его тоже хотеть раскормить.

— Да, до размеров настоящий вождь. И он раскормился, но вот иметь глазки. Сразу ясно, что быть фальшивый дылын. Дылын — это и вождь по-нашему. И тысяча, и возглавляющий тысячу. По-моему, очень стройно, логично. Вождь как бы обозначать собою всю свою команду. А с этот тыгын я играть еще глубокое детство, золотая пора. Он мой сувенир, талисман, лежать самое дно. Обратить внимание, Москва, Россия такой зверек нет.

— Да. Он немного похож бобер, такой быть губитель здешние леса, грызец деревьев, строитель маленьких хаток. Но бобер не иметь рожки и такой пузо.

После чаю стало теплей. Катьку разморило. Кроме мяты, в заварке был странный привкус — что-то вроде душицы, пахучей и горькой.

— Чем завариваешь?

— Это наша травка, крын-тыкыс. Очень помогает, снимает усталость и вообще вкусная. Только мало осталось. Мне бы в принципе транспортник мог прийти, в конце декабря. Но если теперь все так срочно, никакого транспорта уже не будет, конечно.

— Игорь! А вот представь себе, что я на секунду поверила. И как мне тогда объяснить самой себе, что вы — могущественная цивилизация, которая может и чипы вшивать, и мента вербовать, и траву доставлять разведчику, — не отправите сюда гигантский десант, чтобы спасти по крайней мере всех детей?!

— Кать, у нас нет разницы между взрослым человеком и это… так сказать, детским. У вас если старик или ребенок — все, любые грехи списываются. А у нас не так, у нас ребенок наравне с родителями отвечает за все. И почему ребенок — если он, допустим, дурак и хулиган — более достоин спасения, чем, я не знаю, писатель? Профессор?

— Потому что дети лучше, — упрямо сказала Катька. — У тебя нет своих, а объяснить это нельзя.

— Чего объяснить нельзя, того не существует. У вас имманентные признаки в основе всего: чеченец, еврей, старый, больной… Надо же не по этим признакам оценивать.

— А по каким? Типа полезность для общества?

— И про полезность у вас неправильно. Кто полезный для общества? Стивен Хокинг? У нас таких полно, я тебе говорил. В любой матшколе. Бугай какой-нибудь, чтобы работать? У нас роботы работают. У нас кто хороший, тот и полезный, это же такая элементарщина.

— Ну ладно. Но ты же понимаешь, что если кто хороший… он не может просто так улететь и отобрать шестерых? Он же никогда себе не простит, всю жизнь будет думать, что взял не тех…

— Будет, конечно, — согласился Игорь. — Любой эвакуатор это знает. Ходит в храм, молится Аделаиде и Тылынгуну, грехи замаливает. А как иначе? Один Кракатук без греха, и то Аделаида его пилит все время. Когда она его пилит, гремит гром и сверкает молния. Потом Тылынгун плачет, наплачет миллиметров тридцать осадков, и родители мирятся.

— И ты молишься?

— А как же. И ты будешь молиться, кому сочтешь нужным. Никогда не знаешь, кого брать. Того? Этого? А всех нельзя, мать. У нас ракет столько нет, и пространства нет, и на другие планеты мы пока не научились переселять. В обозримом пространстве парсеков на тысячу у нас две жилые планеты, на другие скидывать бессмысленно. Подохнут все.

— А всех наших вы, значит, никак взять не можете?

— А на чем? Это представляешь сколько ракет? По-моему, проще уже вам самим договориться, чтобы не взаимоуничтожаться, — что ж вы не договоритесь-то? Вас переделывать бессмысленно, у вас планета чужая. Я тебе, помнишь, обещал рассказать? Вот у нас она своя, мы ее сами освоили, на ней родились. А вас сюда занесли, вы потомки ссыльных, вам тут ничто не родное. Чужой дом — он и есть чужой.

— Так, может… если нас всех вернуть на прекрасную Родину… мы не будем больше грешить?

— Некоторые не будут. А некоторые будут. Хватит, Кать. Мы никогда не заберем отсюда всех. Человека иногда выпускают из тюрьмы, особенно если он — ребенок, родившийся там от случайной связи. Но это же не повод всех выпускать, верно?

— Даже если тюрьма горит?

— А кто поджег, Кать? Я, может, или ты? Сами подожгли, никто не заставлял.

— Не знаю. Не могу. — После волшебной травы к ней в самом деле вернулись силы, она поднялась и заходила по веранде, — маленькая, решительная, руки в карманах. — Не понимаю я. Как это — брать на себя божественные полномочия?

— А Бог как берет?

— Он на то и Бог.

— Он тоже спасает, кого может. Не думай, что это какая-то особенная сущность. Проблемы те же самые.

— Знаешь, у нас апокриф есть. Изведение из ада. Богородица выводит каждого пятого. Еще стих такой был, не помню у кого.

— У Домбровского, — сказал он. — И смотря, как кричит, как колотится оголтелое это зверье, — ты права, я кричу, Богородица, да прославится имя твое! Сошествие во ад, сюжет очень распространенный. И как видишь, не совсем выдуманный.

— Ты прилично знаешь наш фольклор, — хмуро сказала Катька.

— Ну, я же готовился все-таки…

— Плохо ты подготовился. Надо было знать, что приличный грешник никогда не согласится на такой выбор.

— Наоборот. — Он поднял на нее глаза и улыбнулся; такой улыбки она у него еще не видела. Дело в том, что он улыбался презрительно. В этом человеке, если он человек, в самом деле было намешано столько, что она постоянно путешествовала по всей амплитуде — от восторга к ужасу и обратно. — Приличных грешников не бывает. Человек есть человек, и такова его природа. Даже самый приличный грешник в решительный момент хватает пять-шесть ближайших к нему людей и говорит: забери меня отсюда.

— Но были же такие, что отказывались! — зло закричала она.

— Были, да. Такие боялись спасения еще больше, чем смерти. У вас таких полно.