Следующим утром я обнаружила на своем письменном столе толстенную рукопись под названием "Отчаяние", которую прочитала в последующие два дня…
Да-да, Евгений, это тот самый, известный роман Горького, который мы все в обязательном порядке проходили в средних классах общеобразовательной школы. С одной лишь разницей. В моем варианте роман написан от первого лица, тогда как в классическом варианте повествование идет от третьего. И что самое удивительное, новое написание не только не хуже старого, но даже наоборот, в нем появилось какое-то особое дыхание, я бы сказала, налет одухотворенности божественного снисхождения, делающий роман выдающимся произведением не только нашей литературы, но и шедевром литературы мировой.
Поразмыслив некоторое время, я сочла необходимым отослать рукопись в Институт Мировой Литературы, дабы сочинение стало не только уделом моих размышлений, но и достоянием поклонников уважаемого классика. Тем более, что рукопись произведена самым что ни на есть оригинальным способом, то есть авторской рукой, что уже само по себе явится ценным подарком для исследователей творчества Горького.
Запечатав "Отчаяние" в плотную бумагу, я надписала адрес Института Мировой Литературы и, не указывая обратного, передала пакет почтальонше Соне, приложив к нему письмо, адресованное вам, Женечка. А еще Соня, хоть и удивилась, но обещала выполнить мою просьбу и купить в магазине папиросы.
– Другу, – поняла она.
– Ему, – подтвердила я.
Дорогой Евгений!
Должна вам признаться, что ревную!
Ревную к той, которую вы с таким воодушевлением описывали в своем автобиографическом письме. Какое прекрасное имя – Зоя! Безусловно, принадлежать оно может только красавице!.. Я стараюсь не мучиться вашим прошлым, но ничего не могу с собою поделать. В глазах так и стоит вертлявый хвостик, открывающий замочки!..
Целую вас, мой дорогой, и заканчиваю это письмо, чтобы тут же взяться за новое!..
Ваша и только ваша Анна Веллер
ПИСЬМО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
Отправлено 16-го января
по адресу: Санкт-Петербургская область,
поселок Шавыринский, д. 133.
Анне Веллер.
Анечка! Анюта! Анхен!
Надеюсь, вы не против, что я так вас называю!
Необыкновенная злость охватывает меня, когда я думаю, что какой-то подонок портит вам жизнь, бесконечно пугая и издеваясь изощренно. Еще более я злюсь на то, что бессилен вам помочь! К сожалению, и товарищ мой Бычков, как вы знаете, отсутствует, будучи занят поисками нашей общей знакомой – толстой Аси. Я не имею от него никаких вестей вот уже сколько дней!.. Слава Богу, что у вас появился защитник, но то, что он пострадал физически и кость его сломана, внушает мне особенную тревогу за вашу сохранность. Надеюсь, что сапер о том не знает и не нападет на вас в ближайшее время коварным образом!
Никогда не доверял писателям. Считаю их нездоровыми психически людьми, склонными мнить себя мессиями человечества и рассказывать самым сложным образом самые простые вещи. Мне же кажется, что уместно излагать просто о сложном и укладываться в газетный формат, особенно когда это касается художественных произведений. Безусловно, формат не касается научных трудов…
Символично, что я владею чернильным прибором, принадлежавшим некогда Горькому и из чернильницы которого был написан этот самый роман "Отчаяние". Боюсь, что литературная экспертиза вашей рукописи не выдержит проверки и будет признана грубой мистификацией, так как даже невооруженному глазу станет очевидна свежесть чернил, тем более что рука использовала шариковую ручку, коих в те времена еще не изобрели. То же самое касается и бумаги, возраст которой определить не составляет ровным счетом никакого труда…
В один из дней, вернее, в одну из ночей я испытал чувство, очень схожее с вашим. Я представлял вас себе. Я представлял, я чувствовал, как люблю вас, крепко сжимая в своих объятиях. Я измышлял, как вы стонете, раздразненная наслаждением, как растворяетесь во мне, а я в вас… И не думайте даже ревновать к моему прошлому, так как даже тоненькая ниточка не соединяет меня с ним. Остались лишь воспоминания одни, а они, как вам известно, эфемерны и мучают отчаянно своей недостижимостью.
У нас с вами есть будущее! И пусть оно неизвестно окончательно, но мы стремимся друг к другу сквозь встречные ветра и надеемся, как и все смертные, хоть на толику счастья и благополучия!..
– Надежды юношей питают! – сказал Hiprotomus, оборвав мои светлые мысли. – А вы совсем не юноша уже! Не юноша… Вы – негодяй! – вдруг вскричал жук истерично. – Вы чудовищный человек, таких мало было на этом свете! Вы делаете из меня наркомана, безмерно заливая перекисью водорода! А я вовсе не хочу становиться зависимым от всяческой дряни!.. Подумать только! – продолжал возмущаться Hiprotomus. – Я делаю для него все! Я возвращаю этому увечному человеку утерянное наслаждение, а он меня в благодарность травит безбожно!
– Потому что вы встреваете туда, куда вас не просят! – возразил я.
– Он считает себя моим хозяином! Глупец! Ему кажется, что он управляет мною, когда все существует наоборот!.. Подумать только! Перекисью водорода!!!
Мне надоела эта тирада, и я потянулся за флакончиком с дезинфицирующей жидкостью. Но жук опередил меня. Он задергал за какие-то нервы, пережимая челюстями их окончания, и у меня случился эпилептический припадок. Все тело перекрутило, как будто я был куклой на веревочках, а кукловод в пьяном угаре дергал за все веревочки сразу. Голова моя завертелась, как на подшипнике, а изо рта повалила густая пена, словно я наглотался шампуня. При всем при этом сознание не покидало меня, заставляя мучиться наяву, и я слышал недовольные причитания Hiprotomus'a.
– Ишь ты, перекисью водорода! – нудил жук. – И так часто! А так часто нельзя! Надо чувство меры соблюдать!
Мое тело взметалось и опадало еще добрых полчаса, а пеной изо рта затек весь пол, как будто в квартире тушили пенным раствором пожар. Но и после того, как припадок закончился, я лежал недвижимый, парализованный, точнее, каменный гость до такой степени, что даже глазные яблоки не вращались в глазницах.
– И никто не вправе обвинить меня в жестокости! – заявил жук. – Все действия вызывают противодействие! Вот такая вот мораль!
Я вас в следующий раз дихлофосом! – упрямо подумал я.
– Ну что вы все-таки за человек такой! – Если бы у Hiprotomus'a были руки, то он бы непременно всплеснул ими. – Что вы в самом деле все не угомонитесь! Ведь я ничего плохого вам не делаю!..
Вы подслушиваете мою жизнь, – сказал я про себя, слабея мыслью. – И я вас не приглашал к себе в тело.
– Подумаешь, жизнь подслушиваю! Да какая вам разница! Я же не человек, а насекомое! Я ведь и пересказать вашу жизнь никому не могу! Да и слушаю я середина на половину! У меня своих мыслей навалом!