– Ух ты! – оценил старик, утирая с лица пот.
Облегчившись, он оборотил свой взор на хлебное дерево, которое стояло сухим, с облетевшей листвой. Ни-что не напоминало, что когда-то это умершее растение было человеком, и Михалыч даже на мгновение прикинул, не было ли все происшедшее продуктом массовой галлюцинации.
А тем временем зацвела сакура.
– Слава Богу! – перекрестился Михалыч. – Хоть по шапке не дадут!
Старик достал из чемоданчика пилу и в пятнадцать минут спилил хлебное дерево под самый корень. Затем он расчленил ствол еще на несколько частей, уложил все это на тележку и увез отходы в подсобное помещение, где находилась печка, в которой сжигали всяческий ненужный древесный хлам.
Михалыч засунул в огонь распиленные чурки и удивился, как те мгновенно занялись синим пламенем и сгорели в считанные секунды безо всякого треска и запаха.
– Во как! – одобрительно крякнул садовник.
Но все же он оставил от хлебного дерева один брусок на память, решив из него сделать что-нибудь наподобие табуретки в кухню.
Идя домой, Михалыч, как и завещал ему человек-дерево, пытался на улице раздавать прохожим куски хлеба, но люди чурались его, как чумного.
Уже подходя к своему дому, старик задумался, что делать с такой прорвой мучных изделий, как вдруг увидел на снегу исхудалых голубей и решение пришло само собой.
Он неутомимо крошил хлеб на снег, с удовлетворением наблюдая, как со всех окрестностей слетается всякая птичья нечисть, как жадно птичьи клювы раздирают мучную плоть. Сизари запрыгивали друг на друга, стараясь выхватить друг у друга корм, топча спины более удачливых собратьев. Хитрые воробьи ухватывали куски и улепетывали что есть силы в какое-нибудь укрытие, чтобы там спокойно насладиться необычайно вкусной едой.
Один из хромых голубей, после того как наклевался вдоволь, почувствовал в своей изувеченной лапе изменения и смело ступил на нее. Она не подломилась, как обычно, а удержала тучное тело птицы.
В этом году у хромоногого голубя впервые за послед-ние пять лет будет потомство!
Михалыч было подумал оставить небольшой кусочек себе, памятуя о том, какое воздействие хлебный мякиш произвел на его силу, но резонно заметил, что в его годы такая сила ни к чему, весеннее бурление отвлекает от раздумий на серьезные темы.
Последнюю булку он выкинул не глядя, взвалил пенек, оставшийся от Семена, на спину и потащил ношу к дому.
Он установил деревяшку, как и предполагал, на кухне, вскипятил чай и открыл форточку для прохлады.
Прихлебывая индийский, сидя на новом табурете, старик невзначай взглянул на небо. Из-за серой тучки на него смотрело улыбающееся лицо Оленьки, с серыми глазами во все лицо и вздернутым носиком.
– Ты что там делаешь, Михалыч? – спросила из-под тучки девушка.
– Оленька!.. – прошептал Михалыч.
– Ну что же ты! – смеялась юная Петровна. – Иди же сюда!
– А! – только и сказал старик.
Его тело обмякло, привалилось к стене сахарным кулем, рот открылся, и из него розовым парком что-то вылетело. Это что-то лениво скользнуло в форточку и не торопясь устремилось к небесам. Там это розовое залетело за серую тучку, и небеса сомкнулись…
Старик Михалыч умер…
11. ЖАННА
Светка очень помогала Мите Петрову управляться с маленькой Жанной. Она не могла не заметить, что девчонка росла, как говорится, не по дням, а по часам.
– Знаешь, Петров, – вы-сказала однажды продавщица свое мнение. – Девчонка твоя не совсем нормальная!
– Что ты имеешь в виду? – скосил на нее единственный глаз Петров, а сам удивлялся, что купленный еще два часа назад памперс не сходится на животе Жанны.
– А то, что девчонка на глазах растет! Еще полдня назад у нее было четыре зуба, а сейчас двенадцать!
– И что? – разозлился Петров. – Каждый по-своему развивается!
– А что ты злишься! – обиделась Светка. – Мне-то что! Пусть у нее хоть сорок зубов вырастет!.. Ее кормить пора!
– Корми! – согласился Митя и схватился за бок, так резануло в печени.
Светка склонилась над девочкой, которая лежала на спинке, слегка суча ножками, и улыбалась, казалось, всему миру.
– Ути, ути! – пропела продавщица.
– Света, – вдруг сказала девочка.
– Ой! – женщина отшатнулась, прислонилась к стене и заорала во все горло:
– Говорит! Говорит!!!
Из кухни вбежал Петров и захлопал единственным глазом.
– Она говорит! – вопила продавщица и если бы умела креститься, то вероятно бы осенила себя знамением, но не вспомнила, как крест класть, то ли слева направо, то ли наоборот, а потому ткнула себя пальцами только в лоб, оцарапав его старым маникюром.
– Сволочью обозвала? – поинтересовался грузчик.
– По имени окликнула. «Света» сказала!
– А меня поутру сволочью приветствовала.
Неожиданно девочка соскользнула с раскладушки и подошла к продавщице, уткнувшись головкой женщине в колени.
– Мама! – проговорила она чистеньким, как звук камертона, голоском, отчего Светка сначала выпучила в потолок глаза, а затем запустила по напудренному лицу слезы умиления. – Мама!
– Ты слышал, Петров? – глотала слезы Светка. – Она меня мамкой признала! Ишь ты, мамкой!
Продавщица склонилась над девочкой и зашептала ей в ушко, прикрытое нежным локоном:
– Я тебе сейчас колбаски пожарю и молочка согрею! Золотце мое!
– Ты давай не увлекайся! – приревновал Митя. – Дочка-то моя!
Он зря это сказал. Продавщица переменилась в лице и зашипела змеей, что малышка не очень на него смахивает, а к тому же вызывает большой интерес – каким органом он заделал Жанну.
– Тряпочкой своей? – уточнила Светка. – Ты смотри, я тебя насквозь вижу, рожу твою педофильскую!
– Какую рожу? – не понял грузчик.
– Я знаю, для чего такие скоты девочек себе заводят неразумных!
Продавщица сально оскалилась.
– Да ты что! – Лицо Мити налилось кровью. – Ты на что намекаешь, сука вислогрудая! Да я тебе сейчас харю квасить буду!
На сей раз Светка не испугалась. Она по-прежнему чувствовала уткнувшуюся в колени детскую мордочку, а потому в ней проснулся инстинкт самосохранения, и она выставила вперед руку с длинными обломанными ногтями.
– Я тебе твой глаз сальный враз выковыряю! А ну прочь!.. – и махнула рукой, так что Петров еле успел отшатнуться.
– Ах ты, сука! – заорал он и огляделся вокруг в по-исках какого-нибудь тяжелого орудия.
В эту секунду девочка оторвалась от Светкиных коленей и сделала несколько шажочков в сторону озверелого Мити.