— Какие архивы? — не понял репатриант.
— Я выяснил, что архивы Литфонд оставил вам в виде бонуса. Мне нужны эти архивы!
— А что в них? — задал глупый вопрос Жорж Евгеньевич.
— Секретные досье на детей до трех лет.
Банкир засмеялся, изображая благодушие. Он ничего не понимал. Какие архивы?.. Какие досье?..
— Отдадите так или продадите?
От слова «продадите» Жорж Евгеньевич вновь стал ощущать себя банкиром.
— Готов продать, — среагировал он мгновенно.
— Сколько?
— Ну-у… Сущая мелочь… Семьсот тысяч…
— Чего? — уточнил Чармен Демисович.
— Евро.
— Понятно… Я тогда кресло Сталлоне тоже захвачу…
— Для вас, господин Микелопулоус, все что угодно!
— У вас, Жорж Евгеньевич, самый крупный вклад чей ?
Банкир развел руками и укоризненно поглядел на гостя, мол, такого высокого уровня человек понимает, что информация конфиденциальная.
— Корпорации «Океан времени», — тем не менее раскрыл секрет Жорж Евгеньевич.
— Моих там девяносто восемь процентов. Остальные два завещаны Академии наук. Пришло время забрать вклад. — Чармен Демисович поднялся из кресла Сталлоне и направился к выходу. — Через три минуты у вас будут реквизиты счета, на которые следует перечислить активы, — на ходу информировал он.
Жорж Евгеньевич чуть не скончался в одночасье. Прежде чем сделать это, репатриант огласил свое решение передать архивы яслей господину Микелопулоусу безвозмездно. Для исторических изысканий на благо науки, так сказать…
— Спасибо, — обернулся ненадолго Чармен. — Мне нужны дела на мальчиков, рожденных в девятьсот шестьдесят четвертом году в конце февраля… Такое дело, вероятно, одно… Потрудитесь сами отыскать его. Остальной архив оставьте себе!..
— Завтра с курьером информация будет у вас!
Перед тем как выйти насовсем, Чармен Демисович обернул к репатрианту свое верблюжье лицо и попросил:
— Верни, Жоржик, детям ясли! Как-то все это некрасиво!..
* * *
После неудачной командировки в арабскую страну Ангелина устроилась работать в пельменную на Трубной площади. Труд был тяжелым, но ей это было только на руку, отбивал общепит мысли о лаже. Она слушала заказы и автоматически отмеряла двойные, полуторные, со сметаной, маслом и уксусом. Шлепала тарелки на весы роботом. Покрикивала, когда мужики пол-литра доставали, но всерьез не злилась, если не нажирались до полуобморочного состояния.
С некоторыми любителями пельменей Геля иногда уходила после смены к себе домой, дабы плоть не мучила. А то как-то совсем тяжело, когда душа болит и тело переизбытком забродившего сока тревожится.
Подельницы по пельменному делу Лебеду осуждали не сильно, так как баба она была незамужняя, а комсомольской организации у них в заведении не существовало, впрочем, как и партийной. Моральный облик пельменной существовал на низком уровне, но доходы заведение приносило приличные — лидер по району. Трест столовых на всякие сигналы закрывал глаза, лишь заведующей иногда позванивали, чтобы сотрудницы не забывали проходить диспансеризацию с уклоном на венерологию.
Жизнь текла своим чередом, Ангелине стукнуло пятьдесят три, и свой день рождения она встречала в полном одиночестве. На праздничном столе стояла кастрюлька с пельменями и чекушка водки.
Чокнулась с бутылкой, усмехнулась и произнесла тост:
— За вас, мужики! За тех, кто был счастлив со мною, за всех вас, кого уже давно со мною нет!..
Она хлебнула из стаканчика, поморщилась, закусила развалившимся в воде пельменем, да и пошла спать. Перед сном почистила порошком зубы и помылась до пояса. Глядела в зеркало и видела свою грудь — совсем молодую, стоячую, как у девчонки, твердую и наглую… На хрена?..
«Это оттого, что я не рожала, — думала Геля. — В сорок пять — баба ягодка опять!»
Лежа в постели, она думала, что же такого произошло в жизни неправильного, отчего у нее не случилось детей ?.. Видно, в природе так заведено, что есть люди, созданные продолжать род человеческий, а есть индивиды для других функций. Она — стрелок. Она — бывший стрелок!.. Ничего более путного Геля придумать не смогла, а потому заснула в день рождения, удивленная своей странной жизнью.
На следующий день с ней случилась тихая истерика. Так бывает, когда нутро переполняет пустота.
В продуктовом магазине, заплатив в кассу за полкило колбасы, она не встала, как обычно, в очередь, а прошла к самому прилавку и, оттеснив толстую тетку плечом, протянула чек продавщице.
— В очередь! — гавкнула труженица прилавка.
— Мою колбасу! — потребовала Ангелина. Здесь очередь загудела недовольно и агрессивно.
— В очередь! — закричали особо нервные.
— Молодая, да наглая!
Особенно надрывалась толстая тетка, очевидная домохозяйка, обжирающаяся на ночь майонезом.
— Вы только посмотрите на нее! — выпячивала тетка могучую грудь. — Да это ж проститутка! Шалава!.. Еще, дрянь, без очереди лезет!
Геля сохраняла видимое спокойствие и продолжала требовать:
— Мою колбасу! Я имею право!
— Ишь, она имеет право! — взвинчивала скандал обиженная тетка. — Ты что ж, мать многодетная?
— Нет… Колбасу!
— Инвалидка?
— Нет… Я жду!
— Герой Советского Союза? — издевалась тетка вовсю, призывая очередь к травле.
Очередь с удовольствием принимала приглашение и злобно ржала.
— Я — кавалер…
— Никто и не сомневался! — улюлюкала в восторге грудастая. — Мужланка!.. Кавалер барышню хочет украсть!..
И здесь Гелина нервная система не выдержала. Просто мозг решил, что пришла пора действовать. Она сжала пальцы в кулак и сверху вниз тюкнула визжащую бабу по носу. Ударила сильно и больно. Теткин нос лопнул, будто помидор, забрызгав онемевшую очередь кровью.
— Мою колбасу! — попросила Геля вновь.
Продавщица, ошарашенная произошедшим, тотчас подвинула бумажный сверток просительнице и скрылась в подсобке.
В это мгновение ударенная тетка повалилась с запозданием на спину, увлекая за собой часть обалдевшей очереди. Но этого уже Геля не видела. Она шла по улице, переполненная тихой истерикой.
На Петровском бульваре ее задержали милиционеры.
Доставили в отделение, подержали некоторое время за решеткой, а потом вывели в кабинет для дознания.
В светлую комнату набилось пол-очереди из магазина. Мужчины и женщины, записавшиеся в свидетели, сверкали глазами, наполненными справедливым гневом. Перед столом оперуполномоченного сидела грудастая тетка, засунувшая в разбитую ноздрю огромный мужской носовой платок.