— С Марса, вестимо. Планета большая, да два человека всего мужиков-то…
— …?
— Остальные голубые. Ладно, поехали отсюда.
— Куда? — равнодушным многоточием сказала Анфиса.
— Да куда угодно! — Небезызвестный нажал на газ, и вскоре Анфиса увидела удаляющуюся табличку «Страна Чудес» с перечеркивающей надпись красной полоской по диагонали:
…Они ехали долго и быстро; Анфиса терла непонятно откуда взявшееся пятно на светло-голубых джинсах.
— Откуда у тебя деньги? — поинтересовался Небезызвестный.
— В Стране Чудес подкалымила.
— Не ври.
— Не вру. За возмещение морального ущерба дали.
В машине было тепло и приятно; Анфиса тешила себя иллюзией самадхи: теперь окружающим тоже могло показаться, что от Анфисы за версту несет комфортом и новыми рыжеватыми, как листья в октябре, стольниками в мягком кожаном кошельке, хотя сумасшедшими духами, продающимися в переходе метро в розлив и бесценным некоммерческим пофигизмом несло тоже — две последние детали вообще не выветривались.
— Ты помнишь санскрит? — спросил почему-то тихо Небезызвестный, сворачивая налево.
— Помню одно слово «прити» — я его долго изучала.
— Что такое «прити»?
Анфиса не ответила и задремала, а проснулась от включившегося радио, в котором молодой голос пел:
До свиданья,
Мой посмертный опыт,
Я почти попала
В хроники твои…
— Про тебя прям, — усмехнулся Небезызвестный.
Анфиса снова ничего не ответила, а только зевнула.
…Ожиданье — самый скучный повод,
Как же я устала
Думать за двоих…
— Санскрит ведь самый древний язык, — задумчиво произнесла Анфиса после того, как закончилась песня. — И очень красивый. А «прити» мне нравится даже больше, чем «вичара» и «ананда».
— «Вичара», кажется, — «размышление», а «ананда» — «блаженство», да? — спросил Небезызвестный.
— Да, — кивнула Анфиса. — А помнишь пять ментальных состояний дхьяны?
— Сама-то знаешь? — недоверчиво покосился на нее Небезызвестный.
— Знаешь. Отвечай.
— Ну, анализ — размышление — блаженство — сосредоточение. Витарка — вичара — ананда — экаграта.
— Ты забыл про прити, — покачала головой Анфиса и вышла из роли и из машины, оставляя на сиденье «Среднерусскую книгу живых».
Небезызвестный смотрел в нерешительности на удаляющуюся фигуру Анфисы, а потом бросился догонять:
— Ты всегда исчезаешь. Ты сама этого хочешь, да? — Небезызвестный казался очень встревоженным.
— Нет, — равнодушно ответила Анфиса. — Нет. Я просто больше не могу думать о сводках погоды с Марса; я не синоптик.
— Тс-с! — Небезызвестный поднял указательный палец вверх и произнес, будто эврику: — Я все понял! «Прити» — это…
— Тс-с! — Анфиса приложила палец к его губам. — Молчи. А мы что, институт уже закончили?
— И институт, и инститам, — Небезызвестный закурил.
— Когда же мы успели? — удивилась Анфиса.
— А когда «прити» занимались, — выдохнул дым Небезызвестный.
— Странно, — снова удивилась Анфиса, — я почти ничего не помню.
— Странно, — теперь удивился Небезызвестный. — Я думал, нашу «прити» нельзя забыть.
— А я и не забыла вовсе, просто не помню, — улыбнулась Анфиса и сказала Небезызвестному, что пора пить чай, ведь уже четыре часа!
— Я думал о тебе. Часто, слишком часто. Каждый день, — сказал Небезызвестный, глядя в землю.
— У тебя белена — любимое растение? — расхохоталась Анфиса.
— Да. Именно. Знаешь, пусть они все катятся в Бардо, а я — пас. А «прити» — это любовь. Эй, Любаш, третьей будешь? — сказал в Пустоту Голос Небезызвестного, поддерживая Голос Анфисы за локоток…