Божество - читать онлайн книгу. Автор: Денис Яцутко cтр.№ 20

Музыка. Танго. Танго Оскара Строка, танго Дунаевского, кумпарсита. Песни. Я понимаю, почему многие не очень глупые и даже некоторые умные люди любят «словесный» советский «рок», «бардов» и вообще песни. Песни создают ощущение, что с тобой говорят о важном. Их частая иносказательность и метафоричность даёт простор для интерпретации «в свою пользу». Музыка без слов или со словами на непонятном (чаще всего — английском или французском) языке способствует говорению самому с собой. Можно вслух. Когда никого не было дома, я заводил пластинку «Ансамбль «Мелодия» играет танго Оскара Строка», ложился на диван и говорил. Я всё ещё оставался единственным достойным себя собеседником. В мультике «Вокруг света за 80 дней» сам с собой разговаривал мистер Фикс: «Есть ли у Вас план, мистер Фикс?» — «Есть ли у меня план?..» Во многих книгах часто и убедительно описывались случаи раздвоения личности или, как минимум, контролируемых «единым центром» автокоммуникаций, где некая «одна сторона» человеческого Я разговаривала, спорила с другой. Я искренне пытался раздвоиться, я выискивал в себе противоречивые чувства и желания, стараясь распределить их между двумя полуличностями, чтобы достигнуть хотя бы видимости диалога. Я пробовал создать роль, искусственную, выдуманную личность, с которой можно было бы говорить, советоваться.

Раздвоиться не получалось: если разделить все мои свойства, привычки, мысли между двумя субъектами, субъекты эти получались убогими и ожидаемо однобокими. Не закончив толком ни разу этого разделения, я собирал всё снова в кучу и так и оставался один.

Роли и виртуальные личности создавались легко, но обманывали только окружающих. Сам я совершенно не мог воспринимать собственные создания сколько-нибудь серьёзно и не мог общаться с ними, как не мог общаться с куклами или чем-то типа. Постепенно я перестал верить в раздвоение личности и полноценное общение с самим собой. Все эти «раздвоенные» — притворщики и лицемеры, либо же — что ещё менее интересно — глупцы, неспособные к самоанализу, не видящие собственных желаний и мыслей, не умеющие видеть причинно-следственных связей, а потому дробящиеся и дробящие видимый мир. Джекил и этот… Ха… чёрт… ладно… Человек, противоположные желания которого не управляются из единого центра, который и есть личность, а разрывают его (человека) на два каких-то псевдосамостоятельных обрубка, — слабак, лентяй, лжец и больной. Быть таким? Нет, не хочу.

Что нужно человеку (мне) от собеседника? Восприятие, анализ и отклик. Почему собеседником должен быть другой? Потому что отклик, который я могу дать себе сам, я даю себе ежесекундно. Собственно, это никакой не отклик, это анализ внутри себя, а от другого требуется указать на то, что я сам упустил, не предусмотрел, не увидел, чего я не знаю по тем или иным причинам. Самому с собой этого не проделать. С попсовым глупцом — тоже: такой «человек» за всю свою туманную жизнь видит, думает и делает меньше, чем я за сутки; отклик от такого даже не нулевой — отрицательный.

Поскольку отклика среди реальных живых окружающих меня людей не предвиделось, я искал его в «книгах, фильмах, эстраде, керамике». Бытие, без сомнения, в изрядной степени определяет сознание, а потому кто-то когда-то (многие) думали, чувствовали и хотели то же и того же, что и чего я. Не находя собеседника среди ближних, они адресовывались к городу и миру, надеясь найди хоть одного человека в этой толпе, накрыв её своим словом, как ковровой бомбардировкой. Многие находили. И пока мои мысли и чувства не слишком выходили за рамки чувствованного избранными из прежних, я кое-как довольствовался этим фидбэком из прошлого.

Но возникали вопросы, требовавшие немедленного ответа, а в словарях и справочниках не было соответствующих статей, известные мне учёные и поэты не думали на интересующую меня тему, а если и думали, то я об этом не знал и не мог воспользоваться алфавитным указателем, потому что не знал слова, которым обозначается то, что мне нужно, а найти что-то по детальному описанию было почти невозможно: Яндекса и Альтависты тогда не было даже в футурологии, а те, кто должен был бы выслушать описание и сказать в ответ нужное слово, так называемые «учителя», не умели толком ни слушать, ни говорить.

Чтение и просмотр всего подряд имело безусловное положительное влияние на моё самообразование, умственное развитие и прочая, но не давало нужных ответов и не формулировало требуемых вопросов. Ориентироваться в фамилиях и течениях я ещё не вполне умел, а купить или найти «правильные» книги мне было трудно: правящий, насквозь идеологизированный, «советский» режим мелкой мозаикой перемешивал умное и несусветное на полках библиотек, а полки книжных магазинов предпочитал держать почти совершенно пустыми.

Надо было обращаться не к прошлому, но к настоящему, к другому (другому — это важно) такому же. А как я уже говорил, это не представлялось возможным осуществить методом тыка, то есть — личных контактов. Требовалась ковровая бомбардировка, надо было растиражировать свои вопросы и заставить обратить на них внимание как можно большее число людей, то есть, видимо, стать писателем.

Конспектируя подробно «Коммунистический манифест», энгельсовскую «О происхождении семьи и т. п.» и некоторые статьи Ленина и почитывая на переменках или прогуливая уроки старый зелёный учебник основ марксистской философии, я чувствовал, как совершенствую свои методы познания и рассуждения. Иногда, очень редко и сопровождаемые мифами о запретном, в руки попадали брошюрки-раскладушки свидетелей Иеговы и распечатки диких интегралистов. Первые подкупали логикой, пусть и отталкивающейся от странных посылок, и картинками дивного качества. Вторые поражали безумием и безапелляционностью заявлений. Им, казалось, было так здорово в их тёмном бреду, что самому хотелось туда погрузиться и испытать этот кайф. Правда, осознание того, что погружение это ни на секунду не станет честным, верой, а будет лишь очередным нырком в роль, пусть и глубоким, останавливало. Марксистский метод, хотя и основывался также на аксиомах, выглядел убедительней и практичней, и если марксизм с точки зрения веры был либо порождением сатаны, либо одним из видов поиска Бога, то сатана и Бог с точки зрения марксизма были лишь порождениями незрелого человеческого сознания и таким образом сильно проигрывали марксизму по крутости. Понятно, что с точки зрения самих себя марксизм и религия выглядели прекрасно, но мы же знаем, что самооценка субъективна и тяготеет к неоправданному завышению. Марксизм цвёл, как жасмин, но напрягал одной несуразностью, объявляя вопрос первичности материи или духовного основным. Мне было странно, как стройная и логичная методология может так серьёзно зацикливаться на такой несущественной фишке, как противопоставление двух абстракций, не имеющих убедительных определений. Любовь Ленина к фотографированию забавляла — не более. Тут я стал взрослым, и в привычной пустоте мира никого не стало взрослее меня. Я окинул мысленным взглядом это непочатое поле детства и начал выводить линии буквы «А», произнося одновременно её ничем, казалось бы, неоправданное фонетическое соответствие. Откройте ваши тетрадки.

Какие дела занесли меня в район этой школы, не имеет значения, но начался дождь. Я зашёл под нависавший над школьным крыльцом козырёк и закурил сигарету. Через пару минут я болтал о чём-то незначимом с курившими там же местными старшеклассниками. Разговор был бессодержателен, но приятен, как бывает приятен несильный ветер или проходящий мимо котёнок. Я докурил, достал из кармана красную вязаную шапку-«петушок», надел её на голову и был сбит с ног ударом в челюсть справа. Несколько ног стали пинать мои бока с двух сторон. Выглядело это неумело и глупо. Расстраивала неизбежная теперь чистка плаща. «Меня бьют из-за шапки», — подумал я, лёжа. Беспонтовые подростковые «движения» фурапетов (жлобско-патриотическое) и хипсов (модно-прозападное) отличались друг от друга внешне головными уборами. Хипсы носили шапочки-петушки, за что фурапеты, носившие кавказские кепи-«аэродромы», их часто били, а иногда даже насиловали и подрезали. Как в любой гражданской войне, оставаться нейтральным было непросто. Меня били неправильно. Шесть человек давно уже могли бы вывести меня из строя настолько, чтобы я не мог, по меньшей мере, чувствовать себя сторонним наблюдателем действия и рассуждать. Минут через десять мои неожиданные враги утомились и потеряли ко мне интерес. Я поднялся и, прихрамывая, вошёл в здание школы. «Вероятно, писательством воздействовать на таких будет невозможно, — подумал я, — Книжек они, скорее всего, не читают, а таким им жить нельзя». Войдя в первый попавшийся классный кабинет, я поставил на парту стул, залез на него и вынул из потолочного светильника длинную лампу дневного света. Какие-то маленькие дети спросили у меня что-то про ремонт, я кивнул.