17.
В 3.30 пополудни она была мертва. Была Страстная среда, 17 апреля 1680 г. Ей было 24 года. Мы в сердце полудня. Преп. Шоленек молился возле свежего трупа. Он закрыл глаза. Внезапно он открыл их и закричал от изумления: «Je fis un grand cri, tant je fus saisi d'etonnement»
[237]
.
– Уииииууууу!
Лицо Катрин Текаквиты побелело!
– Viens ici!
[238]
– Посмотри на ее лицо!
Изучим рассказ очевидца, преп. Шоленека, и попробуем избегать политических суждений – и не забудь, я обещал тебе хорошие новости. «С четырех лет лицо Катрин было помечено Мором; ее болезнь и самоистязания лишь добавили ей уродства. Но это лицо, это месиво, такое темное, претерпело внезапную перемену, приблизительно через четверть часа после ее смерти. И в мгновение ока она стала так прекрасна и так бела…»
– Клод!
Примчался преп. Шошетьер, а за ним – все индейцы деревни. Будто в мирном сне, будто под стеклянным зонтом, вплывала она в темный канадский вечер, с лицом безмятежным и белым, как гипс. Так, под сосредоточенным взглядом всей деревни, она спустила на воду свою смерть со вскинутым белым лицом. Преп. Шошетьер сказал:
– C'etait un argument nouveau de credibilite, don't Dieu favorisait les sauvages pour leur faire gouter la foi
[239]
.
– Шшшшшш!
– Тихо!
Позже мимо случайно проходили два француза. Один из них сказал:
– Смотри, какая красавица там спит.
Узнав, кто она, они опустились на колени в молитве.
– Давайте сделаем гроб.
Именно в этот момент девушка слилась с вечной небесной механикой. Оглядываясь через крошечное плечо, она послала алебастровый луч на старое свое лицо, и заструилась дальше под безумный благодарный смех своей подруги.
18.
Красное и белое, кожа и прыщи, раскрывшиеся маргаритки и горящие сорняки – pace, старый друг, и вы, расисты. Пусть наше мастерство – в том, что из расположения звезд мы создаем легенды, но слава наша – в том, что мы забываем легенды и пусто смотрим в ночь. Пусть земная Церковь обслужит Белую Расу переменой цвета. Пусть земная Революция поможет Серой Расе пожаром в церкви. Пусть к любой собственности прилагаются Манифесты. Мы влюблены в вид радужных тел, различимых с башни. Терпите превращение красного в белое, вы, кто придумывает знаки отличия, мы теперь влюблены в чистые флаги, наше уединение не представляет ценности, наша история нам не принадлежит, ее смыло ливнем микроскопической семенной пыли и мы фильтруем его, будто в перекошенной сети из диких маргариток, и формы наши восхитительно меняются. Воздушный змей вьется над больницей, и пленники трудотерапии следят за ним или не обращают внимания, я и Мэри, мы ускользаем в оргию амфор по-гречески и ресторанов по-гречески. Еще одна бабочка кружит в дерганых восковых тенях оранжереи, крошечная арена валится, будто змей в воздушную яму, деревенский парашютист испытывает вывороченный папоротник, ныряя в почтовых марки с мазком Икара на них
[240]
. Монреальское грязное белье хлопает из прорехи в вышине – но я совершенно естественно слабею с тех пор, как был избран возвеличить Сострадание Факта. Для большинства из нас есть хорошие новости: эту информацию могут использовать любые партии и церкви. Святая Катрин из Болоньи умерла в 1463 году пятидесятилетней монашкой. Ее сестры похоронили тело без ящика. Вскоре они раскаялись, размышляя о том, как почва огромным весом давит на лицо покойницы. Им разрешили эксгумировать тело. Они отскоблили ее лицо дочиста. Обнаружилось, что оно лишь слегка искажено давлением почвы, может быть, прижатые ноздри – единственный результат 18-дневного погребения. Тело приятно пахло. Пока они обследовали его, «тело, бывшее белым, как снег, медленно покраснело, и из него потекла маслянистая жидкость, неописуемо благоухавшая».
19.
Похороны Катрин Текаквиты. Анастасия и Мари-Терез нежно обработали ее тело. Они вымыли конечности, отчистив засохшую кровь. Они причесали ей волосы и натерли их маслом. Они одели ее в украшенные бусинами платья из кожи. Новыми мокасинами покрыли две ее ноги. Обычно трупы относили в церковь на носилках. Французы сделали ей настоящий гроб, «un vrai cercueil»
[241]
.
– Не закрывайте!
– Дайте посмотреть!
Толпу надо удовлетворить. Они жаждали еще час созерцать ее красоту. Мы теперь в Великом четверге, дне печали, дне радости, как замечают ее биографы. Из церкви ее отнесли к огромному кладбищенскому кресту возле реки, где девушка любила творить молитвы. Преп. Шошетьер и преп. Шоленек поспорили о месте для могилы. Преп. Шошетьер хотел похоронить ее внутри церкви. Преп. Шоленек предпочел бы избежать такой исключительности. Во время рытья другой могилы, в котором участвовала Катрин, священник слышал, как она говорила о своих собственных предпочтениях – возле реки.
– Тогда я уступаю.
На следующий день была Великая пятница. Миссионеры проповедовали о страстях Иисуса Христа перед аудиторией, стиснутой сильнейшими переживаниями. Они хотели рыдать еще. Они не позволили бы священнику продвинутся дальше первых двух слов Vexilla
[242]
.
– Vexilla re…
– Нет! Нет! Ы-ы! Арргххх!
– Vexilla regis…
– Прекратите! Подождите! Ы-ы! Пожалуйста!
Весь этот день и весь следующий священники наблюдали самые неумеренные самоистязания из всех, что им доводилось видеть.
– Они разрывают себя на части!
– В самом деле!
Ночью в пятницу женщина до утра каталась в колючках. Спустя четыре или пять ночей то же сделала другая женщина.
– Поднеси огонь поближе.
Они избивали себя до крови. Они голыми коленями ползали по снегу. Вдовы клялись никогда больше не выходить замуж. Молодые замужние женщины подхватили клятвы и отказывались вновь выходить замуж на случай смерти мужей. Женатые пары разлучались и обещали жить, как брат с сестрой. Преп. Шошетьер приводит пример добродетельного Франсуа Цоннатуана, превратившего жену в сестру. Он сделал маленькие четки, которые назвал «Четки Катрин». Они были составлены из креста, на котором он произносил символ веры, двух «зерен» для Pater
[243]
и Ave
[244]
и еще трех «зерен» для трех Gloria Patri
[245]
Новость летела от костра к костру, от обращенного к обращенному, от обращенного к язычнику, от язычника к язычнику, по всей земле ирокезов.