Блистательные неудачники - читать онлайн книгу. Автор: Леонард Коэн cтр.№ 57

Страница

КАТЕРИ ТЕКАКВИТА

17 апр. 1680

Онкуеонвеке Кацициио

Теоцицианекарон

КАТЕRI TEKAKWITHA

17 avril, 1680

la plus belle fleur épanouie

chez les sauvages [100]

Ну вот, наконец! Дело сделано! Дружок мой дорогой, я сделал то, что задумал! Я сделал то, о чем мечтал, когда мы с тобой и Эдит сидели в жестких креслах Системного кинотеатра. Ты знаешь, каким вопросом я себя изводил в те серебристые часы7 Могу тебе, наконец, в этом признаться. Представь себе, что мы сейчас в Системном кинотеатре смотрим кино. Мы здесь как на темном ипподроме, где локти, как кони на скачках, борются за призовые места на деревянных подлокотниках. На улице Сен-Катрин, на большом фасаде кинотеатра высвечивается единственная неоновая ошибка на протяжении нескольких миль, залитых ярким рекламным светом: не горят две буквы, которые Бог знает сколько уже времени никто не удосужится починить, и потому он возвещает о себе, как о стемном кинотеатре, стемном кинотеатре, стемном кинотеатре. Под этой странной надписью обычно тусуются члены тайных групп заговорщиков-вегетарианцев, обмениваясь контрабандным товаром из-за Овощного барьера. В их малюсеньких глазках поблескивает давняя мечта: тотальный пост. Один из них рассказывает о новом злодеянии, про которое написали без сочувственного комментария издатели журнала «Сайентифик Америкен»: «Установлено, что когда редиску вырывают из земли, она издает электронный вопль». Сегодня их не утешат даже 65 центов за билет на тройной сеанс. Безумно расхохотавшись от отчаяния, один из них бросается на лоток торговца булочками с сосисками и, не успев вонзить зубы в сосиску, куда-то быстро смывается. Остальные печально глядят ему в след, а потом отваливают в тот район города, где бьет ключом ночная жизнь. Новость оказалась серьезной – раньше никому из них такое не привиделось бы даже в страшном сне. Еще один не смог устоять против мясного духа, который вентиляция выносила на улицу из ресторана с фирменными бифштексами. В ресторане он доказывает официанту, что заказывал спагетти в томатном соусе, но потом в приступе самоубийственной отваги соглашается на спагетти, «по ошибке» залитые мясным соусом. Но это происходит уже слишком далеко от прозрачного ящика для билетных корешков, который мы втроем уже ублажили и миновали пару часов тому назад. Ты ведь помнишь, что иногда эти вместилища билетных обрывков бывают неумолимы. Я не раз стоял позади посетителя, билетный корешок которого был отвергнут покатым настилом, и ему приходилось брать свои деньги назад у высокомерно-надменной кассирши, сидящей в кассе, как часовой в будке. С ними неприятно иметь дело, с этими женщинами, поставленными стражами при входе в каждый кинотеатр, случай обрек их охранять улицу Сен-Катрин от саморазрушения: выходящие на улицу маленькие конторки, где они хозяйничают, защищают поток уличного движения как администраторы, сочетающие в себе лучшие качества служб Красного Креста и Ставки главного командования. Но как же все-таки быть отвергнутому кинозрителю, которому в кассе вернули деньги за билет? Куда ему податься? Ему, что, просто так взяли и отказали, с такой же жестокостью, с какой общество изобретает преступность, чтобы обосновать необходимость собственного существования? Не дали ему пройти во тьму зала, чтобы съесть «О, Генри!» [101] – все сладости поставлены под угрозу! Или это обычный водевиль с самоубийством, чтобы заработать на жизнь? А может быть, есть какая-то мазь, которой можно подмазать зубастую пасть коробки с билетными корешками, чтобы она не отказывала? Может, этой замечательной мазью и выборы можно подмазать? Может быть, какой-то новый герой уже готов на мученичество подвига? Он родился отшельником или столь же страстной его противоположностью – антиотшельником, семенем иезуитским? Или, как в шахматной партии, это вопрос выбора между святым и миссионером, и он должен пройти свою первую трагическую проверку? Но нас – Эдит, тебя и меня – это уже не касается, потому что мы беспрепятственно миновали два прохода и половину пронумерованных зрительских рядов и можем спокойно радоваться яркому развлечению. Сейчас мы как раз смотрим последний сеанс в Системном кинотеатре. Ограниченный четкими пределами – как дым в каминной трубе – пыльный луч проектора над нашими головами, извиваясь, меняет очертания. Как кристаллы, бунтующие в пробирке с раствором, пляшущий луч кинопроектора во тьме своего заточения непрерывно меняет контуры. Как батальоны парашютистов-саботажников, летящих вниз с тренировочной вышки разными траекториями, кадры потоком несутся на экран, взрываясь разноцветными бликами, ударяясь об него как тюбики с красками об арктическую белизну, без устали окрашивая расшибленными трупами красочных камикадзе девственность снежного покрова. Нет, скорее этот луч похож на призрачного белого змея, запертого в огромном телескопе. Он как дом плавучего змея, лениво заполоняющего сточную трубу, направленную на аудиторию. Это – пращур всех змеев в тени первозданного сада, садовый змей-альбинос, искушающий нашу женскую память вкусом всего, что только можно себе представить! Когда он плыл над нами, танцуя и извиваясь во мраке, я часто поднимал взгляд, потому что смотреть на луч проектора мне было интереснее, чем следить за историей, которую он рассказывал на экране. Вы тогда меня просто не замечали. Иногда я даже сдавал свои позиции на подлокотниках, пытаясь привлечь ваше внимание. Я разглядывал змея, а он будил во мне неутолимую жажду знания. В самый разгар этого дурманящего разум созерцания у меня сам собой возник вопрос, который и теперь не дает мне покоя. Как только я его себе задаю, он тут же начинает меня терзать: что случится, если кадры кинохроники проникнут в плоть художественного фильма? Что случится, если хроника по собственному желанию или по чьему-то недосмотру просто так сама собой вдруг окажется в каждом кадре на экране? Хроника разделяет улицу и кадр как плотина в Боулдере [102] , как граница на Ближнем Востоке, – мне казалось, что стоит ее разрушить, и все сущее погибнет, его захлестнет удушливая волна тотальной коррозии. Так мне казалось! Хроника лежит между улицей и кадром как дорожный туннель, который проезжаешь, возвращаясь в выходной с прогулки на машине – он быстро кончается, в жутковатой темени соединяя сельский пейзаж с городскими трущобами. Тут без смелости не обойтись! Я позволил кинохронике вырваться из заточения, пригласил ее на прогулку прямо в сюжет художественного фильма, и они слились в ужасающей оригинальности, как будто деревья соединились с пластмассой, породив новые, невиданные доселе пейзажи на тех отрезках шоссе, где стоят мотели. Да здравствуют мотели, имя, мотив, успех! Вот тебе мое послание, дружок, вечный избранник моего сердца. Вот что я видел, вот что я узнал:

Страница