Прощай, зеленая Пряжка - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Чулаки cтр.№ 52

— Виталий Сергеевич!

— Ну, что с тобой?

Хорошо, что так кончилось! Как страшно рисковать, как страшно ставить на одну карту!

Тут же, конечно, Либих! Без нее никак нельзя!

— Виталий Сергеевич, вы совсем не заботитесь о нашем тридцатидвухлетнем сыне! Витька Лавров, который в Колтушах, со стула упал!

И Вера могла бы стать такой, если бы он еще немного задержался! Как ужасно!

— Так что с тобой?

Он сделал такое движение, точно собирался обнять за плечи, но на полпути вспомнил, что нельзя при всех, и нелепым косым путем понес руку в карман халата. Вера все заметила, и это ей было дороже, чем если бы обнял по-настоящему.

— Да ты плачешь? Что случилось?!

Она и сама не заметила, что плачет. Столько всего сразу.

— Простите, я сейчас, я не буду… Мне надо очень срочно поговорить… Сейчас все пройдет… Я, наверное, вас от дела оторвала.

— Да ну, ерунда. Конечно, поговорим.

— Ага, Виталька, довел до слез свою кралю! — заорала Либих. — Испортил девочку, так женись!

Вере этот дурацкий выкрик вовсе не был неприятен. Она сделала вид, что не слышала.

— Только чтобы никто не слышал, хорошо? Не в кабинете.

— Ну конечно. Пошли. Вот, черт, опять дождь!

Они вышли в тамбур, оттуда на лестницу.

— Пошли, я знаю одно тихое место.

Они спустились вниз, вышли во двор. Дождь оказался совсем мелким. Он взял ее за руку…

— Придется пробежаться немного, чтобы не промокнуть.

Они побежали под дождем, держась за руки. Вера когда-то видала такую сцену в кино: влюбленные бегут под дождем, держась за руки. Она забыла сюжет, забыла название, кто играл, а сцена осталась как образ любви — под дождем, держась за руки!

Они обогнули какое-то строение — Вера не знала, что тут кухня — и очутились перед небольшой оранжереей.

— Вот! Прекрасное место!

Он распахнул перед нею дверь, и они вошли. Никого не было, тепло, влажно. Только вот вместо ожидаемых Верой тропических растений теплицу населяли помидоры. Уже красные.

— Ну, садись. Рассказывай.

Они сели на некрашеную садовую скамейку.

Много раз Вера сидела с мальчишками на садовых скамейках и всегда знала, что осчастливливает своих спутников тем, что пришла с ними, что слушает их лихорадочно-умную или лихорадочно-смешную речь; и вот она сидит на старой исцарапанной садовой скамейке и счастлива сама, что рядом с нею Виталий Сергеевич, который все знает, который управляет ее здоровьем, как хороший шофер на скользком шоссе, и которому она так хотела бы понравиться — и кажется, чуть-чуть нравится — хотя куда ей до него, ей, глупенькой девочке…

— Ну, так что случилось?

Он сидел совсем близко, они касались плечами, а мог бы и обнять ее за плечи, ведь здесь-то их никто не видит!

— Мне очень надо поговорить. Только не как с врачом, хорошо? Можем же мы поговорить просто по-человечески? Врачи всегда утешают, а мне не нужно.

— Ну конечно, мы можем говорить по-человечески. Будто мы и не в больнице, будто мы в парке.

За стеклами оранжереи виднелся плохо ухоженный сад, редкие большие деревья, а между ними сплошь переплетение кустов. Не было видно больничного здания, ни стены, действительно, как в парке.

— Вы только скажите сначала: это правда, что Меньшикова была кандидатом наук?

— Правда.

Он ответил спокойно, не сделал никакой паузы, не стал приводить никаких оговорок, и Вера поверила, что он скажет ей всю правду.

— Была кандидатом наук и дошла до такого? Она же заговаривается каждую минуту?

— Да.

— А что у нее за болезнь?

— Шизофрения. Только не проговорись ей, что я тебе сказал.

— А у меня?

— У тебя инфекционный психоз. Осложнение после ревматизма.

Он сообщил это небрежно, даже как будто чуть скучая, и Вере стало немного стыдно: сама попросила говорить так, будто они не врач и больная, а просто хорошие знакомые, и сама заговорила о болезнях. Наверное, когда он гуляет в парке с девушками, те не заговаривают о диагнозах. Но это досадливое ревнивое чувство стало возможным только потому, что всю ее переполнило ощущение громадного облегчения — не шизофрения, не рак души! — ощущение настолько ошеломляющее, что не нуждалось в словах, хотя бы сказанных про себя, ощущение, сразу освободившее все обычные жизненные стремления, и прежде всего желание нравиться. И все-таки она не смогла удержаться еще от нескольких медицинских вопросов, которые должны были окончательно закрепить это ликующее ощущение — не шизофрения, не рак души!

— Значит, больше это никогда не повторится?

— Почему же, может. Сам ревматизм же повторяется.

— А тогда какая разница?

— Громадная! Ты начала с Меньшиковой, значит, хотела спросить: не станешь ли такой? Так вот, не станешь. Дело ведь не в коротком приступе, дело в том, что от шизофрении постепенно деградирует личность, а приступы при ревматическом психозе приходят бесследно. Поняла?

— Поняла.

— Вот и молодец. И не мучайся глупыми страхами.

Какое громадное облегчение! И какая прекрасная жизнь впереди. Прекрасная жизнь, которую не смогут омрачить никакие мелкие неприятности: ни проваленные экзамены, ни семейные ссоры Она должна быть благодарна больнице, благодарна пережитым страхам, потому что поняла то, чего обычно не понимают в молодости: главное счастье — здоровье, пока оно есть, ничтожны все неприятности!

Но они же сидят вдвоем! Они как бы в запущенном парке! О чем она может с ним говорить? Она же совсем глупенькая рядом с ним! Надо скорее что-то придумать, чтобы не закончилось быстро их свидание!

— А это, наверное, замечательно — быть врачом? Если бы я раньше знала, я бы поступила в медицинский, а не в мой технический вуз.

— У всех специальностей свои достоинства.

— Нет, с врачами никого не сравнить. А уж тем более, с психиатрами. Это, наверное, самое интересное на свете! Недаром же говорят, что сумасшествие чем-то сродни гениальности.

— Если бы так, самое интересное было бы лежать у нас. Но не тебе об этом говорить, ты-то посмотрела на наших! Так кто из них сродни гению? Либих или Пугачева? Или твоя Меньшикова?

— Нет, они-то, конечно, нет.

— Вот именно. А насчет гениальности говорят те, кто не был у нас и не видел. Или распространяются психопаты, которые полежали когда-нибудь после своей выходки, и ничего другого в подтверждение своей гениальности предъявить не могут.

— А Врубель?

— Талантливые люди тоже могут заболеть. Но не потому они таланты, что больны. Мусоргский кончил алкоголизмом, но не от алкоголизма он написал «Бориса Годунова», а вопреки.