Доклад Юкио Мисимы императору - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Аппигнанези cтр.№ 60

Одагири не любил, когда за ним наблюдали во время работы. Он, конечно, понимал, что нам очень трудно не смотреть на него, и упивался нашим чувством неловкости. На наших глазах калека делал почти невозможное. Это поражало. Зная, что мы исподтишка наблюдаем за его виртуозными движениями, он похвалялся, что может «за час набить чучело колибри». В жилище Одагири стояла невыносимая вонь, как на скотобойне. Постепенно наша контора заполнялась мертвыми птицами, и они как будто следили за нами стеклянными глазами. Здесь были туканы, шилоклювки, экзотические неизвестные виды, привезенные с далеких территорий, на которых воевала императорская армия. Одагири говорил, что таким образом он знакомится с джунглями Борнео и другими Богом забытыми уголками Юго-Восточной Азии, не подвергая свою жизнь опасности. Шедевры Одагири приобрели такую известность, что начальство стало часто заказывать ему чучела, передавая материалы через курьеров. Одно из его лучших произведений – огромный гриф с распростертыми крыльями – было сделано по заказу самого вице-адмирала Ониси.

«Вот почему военная полиция не затыкает мне рот. Художники моего уровня слишком редкое явление, и к ним относятся особенно бережно. Мы незаменимы, правда, младший клерк, Хираока? И у нас много свободного времени для хобби, потому что самолеты камикадзе не надо ремонтировать: они не возвращаются из боя».

Мы жили в этом вольере среди заплесневелых трупов пернатых застывшие ъ ОДпои тдазе па съотга. жердо^ гаах. та подставках. Следя за работай начальника, я спрашивал себя: на что похожа алюминиевая pука Одагири, с точностью хирурга вставляющего стеклянный глаз в чучело цесарки? На механическую невесту Марселя Дгошампа, на брак бормашины и влагалища!

«Что это?! – однажды подойдя ко мне, воскликнул Одагири. – Вы читаете на языке врага? – И, выхватив у меня книгу, он с шутовским видом взгянул на название, держа ее вверх тормашками. – Уильям Батлер рдейте, «Пьесы». Вы удивлены, что я умею читать по-английски, неравный клерк Хираока?»

Одагири посмотрел на меня сверху вниз. Его крысиные глазики располагались близко к переносице, щеки покрывала сероватая щетина. У Одагири были длинные изящные пальцы, и невольно охватывало сожаление, что он лишился одной руки.

«Вы знаете, кто такой Йейтс?» – спросил я.

«Конечно. Это ирландский предтеча фашизма. Почему вы, подлый предатель и декадент, тратите впустую время, читая его книги?»

У Одагири был маленький рот с неприлично яркими, как у девушки, темно вишневыми губами, которые постоянно кривились, но так и не складывались в улыбку. Невозможно понять, когда он говорит серьезно, а когда шутит.

«В одном эссе я прочитал, что его пьесы написаны в традициях театра Но, и я пытаюсь перевести одну из них на японский язык».

«Вот эту?» – спросил он и, перевернув книгу, прочитал несколько строк из пьесы «У Ястребиного источника».

Зачем ты устремила на меня свой ястребиный взор? Я не боюсь тебя, будь ты птица, женщина или ведьма. Делай что хочешь, я не уйду отсюда, Пока не стану таким же бессмертным, как ты.

«Я вынужден отказаться от своей затеи, – сказал я, – потому что недостаточно хорошо владею английским языком. Может быть, вы поможете мне закончить перевод?»

«Для этого я недостаточно хорошо владею японским. Но вы не ответили на мой вопрос».

«Рано или поздно я получу акагами [17] . Это всего лишь вопрос времени. И тогда я отправлюсь на фронт умирать. У меня очень мало времени, чтобы написать что-нибудь оригинальное. Поэтому я занялся переводом. Язык театра Но укрепит меня и подготовит к воплощению последнего шедевра».

Одагири внимательно посмотрел на меня. Мне было трудно понять, какое выражение затаилось в его хищных крысиных глазках – жалости или недовольства.

«Вы думаете, что непременно погибнете?»

«Я твердо уверен в том, что паду в бою».

Нынешнему молодому поколению моя фраза, должно быть, показалась бы невероятно высокопарной. Но тогда она не резала слух. В военное время мы все любили звучные слова и верили в них или по крайней мере относились к ним как к заклинаниям, которые оберегают нас от мучительных сомнений. Я благодарен Одагири за то, что он издевался над трескучими лозунгами, переиначивая их так, что сразу же проявлялась их пустота.

«Ну и ну, – пробормотал Одагири, не спуская с меня глаз, а затем бросил взгляд сквозь стеклянную перегородку в цех, где собирали самолеты – орудия самоубийства пилотов. Он явно сравнивал меня с ними, проводил между нами параллель. Мне хотелось, чтобы Одагири улыбнулся или засмеялся, но он оставался совершенно серьезным. – Значит, вы поддались той же лихорадке, что и камикадзе. А если вы выздоровеете от этой болезни и останетесь в живых, что тогда?»

«Вы смеетесь надо мной, Риокан».

Одагири запретил обращаться к нему по званию, как это было положено, и велел называть его уменьшительным именем. «Тем самым мы демонстрируем не нашу дружбу, а наш общий позор», – сказал он.

«Смеюсь? Да ты представляешь себе, что значит воткнуть штык в живого человека? Например, в беременную женщину или ребенка?»

«Вы были на войне, – промолвил я, – поэтому вам простительно насмехаться надо мной».

«Вы несете несуразную чушь, – заявил Одагири и швырнул в меня томик Йейтса. – Берегитесь, поэт. Вы скоро скатитесь до уровня тех безумных матерей, которые шьют сеннинбари».

Одагири имел в виду «пояса с тысячью стежков», которые изготавливали матери камикадзе для своих сыновей. Каждая мать искала тысячу молодых целомудренных девушек и просила их сделать по одному стежку на поясе. Считалось, тем самым ритуальному предмету придавались особая чистота и сила.

«Я бы тоже с удовольствием прошил этих девственниц и мамаш, – продолжал Одагири, – сунул бы им свою намазанную вазелином культю в мохнатку. Вы, Хираока, как и я, признаны годным к нестроевой службе, потому что тоже являетесь инвалидом. Вы можете написать свой последний шедевр на бумаге, но уверяю вас, вы не погибнете в бою».

«Я предчувствую гибель Японии. Она неизбежна».

«Неизбежно то, что мы с вами останемся жить. Мы оба – сироты вице-адмирала Ониси [18] и обречены пережить не только гибель Японии, но и куда худшие беды. Мы увидим полное, тотальное, заслуженное унижение сотни миллионов кретинов».

Откровенный цинизм Одагири поразил меня. Моя искренняя романтическая убежденность в необходимости умереть за императора, во имя спасения Японии, была поколеблена. Одагири разоблачил мой самообман, но все же я не испытывал разочарования. Я и Одагири были противоположностями, но крайности двух калек – цинизм и вера – сходились и крепко связывали нас.