Молчание в октябре - читать онлайн книгу. Автор: Йенс Кристиан Грендаль cтр.№ 27

Страница

Солнце только что скрылось за горизонтом. Симон и я стояли на коленях во влажном прохладном песке у кромки моря и рыли канаву для того, чтобы волны могли заполнить крепостной ров вокруг замка из песка, который мы строили весь день. Это был мрачный, серый средневековый замок с конусообразными башнями, сооруженными с помощью детского совка. Мы почти не разговаривали друг с другом, целиком поглощенные возведением этого мощного инженерного сооружения, и даже не заметили, как море под оранжево-зеленым небом потемнело. Дул береговой ветер, и невысокие волны обессиленно наползали на влажный берег. Постепенно нам удалось загнать воду в крепостной ров, хотя и ненадолго, потому что она постоянно уходила в песок, оставляя после себя лишь немного грязной пены. Я слышал, как Астрид зовет меня, наверное, уже давно пора было ужинать, но Симон делал вид, что не слышит зова матери, и я продолжал рыть ров, хотя начал уже сомневаться, что из этого выйдет что-то путное. Астрид снова позвала меня, и я поднял голову. Она стояла на верхней ступеньке крыльца, ведущего в дом, находившийся за откосом, поросшим кустами шиповника. Она снова и снова выкрикивала мое имя, крича с каждым разом все громче. Она звала меня по имени, причем пронзительно, почти истерически. Но лишь когда она в который уже раз выкрикнула его, я наконец стал догадываться, что стряслось что-то неладное. Я отшвырнул пластмассовый совок и со всех ног кинулся к дому. Она стояла бледная и заплаканная. Приблизившись, я увидел полоски крови, стекавшие по ее голым ногам под легким летним платьем. Я на руках внес ее в дом, положил на диван и набрал номер «скорой помощи». При виде крови на ногах матери Симон тоже расплакался. Она попыталась успокоить его, при этом не сводя глаз с меня, звонившего по телефону. Не знаю, как долго я сидел, держа ее за руку и гладя по голове, не в силах сказать ничего, кроме обычных банальных фраз. Но вот машина наконец приехала. Астрид захотела, чтобы я остался дома с Симоном, который сидел, скорчившись в кресле, онемев от ужаса. Вскоре мы уже стояли с малышом, наблюдая, как машина «скорой помощи» удаляется в полутьме по пустынной дороге. Готовя ужин, я говорил с мальчиком без умолку, одновременно пытаясь успокоить его и заглушить собственную тревогу. Говорил обо всем, что мне приходило в голову: о крепостном рве, который мы прорыли вокруг рыцарского замка из песка, об огромных опустевших средневековых замках, где некогда томились скукой рыцари, с нетерпением ожидая, когда можно будет выступить в очередной поход. Позднее я положил мальчика на диван, накрыл его одеялом и сидел около него, пока он не уснул. Потом вышел из дома, сел на верхней ступеньке крыльца, там, где она стояла, зовя меня и выкрикивая мое имя. Я сидел и смотрел на сероватую, прозрачную, как стекло, поверхность моря под светлым вечерним небом. Смотреть, в сущности, было не на что, но все-таки я устремил взгляд на неподвижную пустынную водную гладь, подобно тому, как путник устремляет взгляд на пустынную дорогу, не зная, на что ему еще смотреть. Я видел контуры маленького замка у кромки моря, видел, как волны с равными промежутками времени бились о подножье его стен, и он казался темным жалким островком, окруженным белеющей пеной прибоя. Теперь, когда мы почти начали верить в то, что началось как случайная встреча, пробудившаяся было надежда грозила рухнуть снова. Теперь, когда тело начало обретать форму, еще несовершенную, еще незавершенную, но уже ставшую не только плодом нашего воображения, наших объятий и слов. Впервые в жизни я говорил с кем-то, кого не было рядом. Я говорил с Астрид, стоявшей на крыльце в вечернем сумраке, и просил ее держаться, не сдаваться, как будто мои слова могли что-то изменить.

Вокруг меня все больше сгущалась тьма, а я сидел и курил на ночном холоде у поросшего кустами шиповника откоса и смотрел на первые звезды, выступившие на застывшей бездне небосвода. Затылок у меня заломило, оттого что я задрал голову, глядя на мертвенный отблеск звезд. И еще больше, чем прежде, ощущал не только свое одиночество; я понимал, что одиноки мы оба — я и Астрид, что мы предоставлены себе и друг другу.

На следующее утро мы навестили ее. Нам сказали, что ей придется остаться в больнице еще на несколько дней. Врач ничего не мог обещать. Астрид лежала, обессиленная от пережитого волнения, а Симон до смерти испугался, увидев мать на белой больничной койке, такую бледную и слабую. Она спокойно заговорила с ним, объяснила, что произошло, а потом спросила, что сталось с нашим замком из песка. Симон ответил, что замок уцелел, волны не разрушили его. Она улыбнулась этому известию, словно маленькому чуду, и забыла о своих тревогах. Я вспомнил, как она напевала свои песенки в такси, в тот зимний вечер, когда рухнул их мир. Теперь она распространяла вокруг себя то же спокойствие, несмотря на то, что внутреннее напряжение не покидало ее. Тогда, в такси, ей удалось успокоить мальчика, унять его плач с помощью простенькой песенки, которую она, не переставая, напевала ему все время, пока я возил их по городу. Она не имела представления о том, куда едет, и при этом способна была петь сынишке, нежно и спокойно, как бы давая ему понять, что нет нужды бояться, тревожиться о том, где они и что происходит вокруг них, пока он может прижиматься к обнимавшим его рукам матери. Мы ходили к ней в больницу каждый день. Судя по всему, теперь главное для нее было лежать спокойно, не двигаясь. Самое страшное осталось позади, она выдержала. До этого времени мне приходилось оставаться с Симоном не более чем на два-три часа, но он уже привык воспринимать меня как главного человека в своей жизни. И все же я удивлялся себе, целуя его на ночь или, позднее, тихонько подходя к его комнате, чтобы, приоткрыв дверь, посмотреть, как он спит. Впервые в жизни кто-то нуждался во мне, кому-то мое присутствие было необходимо. Он дружелюбно наставлял меня, когда я забывал положить кусочек масла в его овсяную кашу или помочь ему почистить зубы, и мы вместе с ним составляли список продуктов, когда мне предстояло идти за покупками, чтобы я чего-нибудь не забыл. Большую часть времени мы проводили на берегу у моря. Я учил его плавать, и уже через несколько дней он отпустил мои руки и впервые немного проплыл самостоятельно, не чувствуя никакого страха. Когда спустя четырнадцать дней Астрид вернулась из больницы, он смог проплыть вместе с нами до ближайшей отмели. Он улыбнулся в ответ на ее удивленный взгляд и заметил, что, в сущности, мы теперь плывем уже вчетвером, трое в воде, и один у нее в животе.

Я навсегда запомнил эту ночь без сна на откосе у моря. В моей памяти запечатлелось, что именно там, на крыльце из мореной древесины, началась наша история, или, вернее говоря, в историю превращалось то, что началось поздним зимним вечером как непредвиденное стечение обстоятельств. В прошлом, всегда, сколько я мог себя помнить, ощущалась дистанция между моими мыслями и чувствами, между моим внутренним «я» и тем миром, который окружал меня, с его событиями, лицами, чередой дней. Как будто сам я находился где-то в стороне и постоянно жаждал преодолеть эту дистанцию, жаждал открыться, чтобы свет окружающей действительности и взгляды чужих глаз смогли проникнуть вглубь и разглядеть во мне неизвестного, скрытого во тьме. Но ни этот свет, ни эти взгляды не способны были проникать достаточно глубоко, так что всегда оставался затененный угол, укрывающий того, кем я, по сути, должен был быть. Когда Инес обернулась ко мне однажды жарким летним днем в полутьме музейного зала среди разрушенных временем римских бюстов, я подумал, что наконец нашел кого-то, кто способен разглядеть человека, скрытого в глубине меня, и я попытался ухватиться за нее, так как мне показалось, что в ее глазах я увидел нечто, увиденное ею во мне. Так я во всяком случае надеялся. В ту пору, когда я встретился с Астрид, я почти утратил надежду стать кем-то иным, а не одним из многих бредущих сквозь окружение и время, просто лицом в этом изменчивом и быстротечном водовороте городских будней. Но в ту ночь, когда я сидел, наблюдая за едва заметным, ускользающим переходом от черноты неба к морю, все мое существо в эту минуту сконцентрировалось в двух коротких словах, которые я без устали повторял полушепотом среди кустов шиповника. Я повторял их до тех пор, пока они не перестали означать нечто конкретное и определенное, а стали олицетворять собою абсолютно все. «Держись! Держись!» — твердил я про себя.

Страница