Патти Дифуса и другие истории - читать онлайн книгу. Автор: Педро Альмодовар cтр.№ 15

— Дорогая, в твоем возрасте еще вполне можно поразвлечься. Может быть, придется платить, но это, как я понимаю, проблемы не составит.

Я уже собиралась дать ей телефон какого-нибудь знакомого плейбоя, но мать и сын уставились на меня, как на Супермена, у которого из глаз посыпались молнии, так что я предпочла улыбнуться и пригубить анисовки.

— Какой бы либеральной я ни была, есть вещи, которые меня не интересуют, — произнесла мать, сдерживая свою ярость. — Мне достаточно заботы о сыне. Но естественно, вам меня не понять: вы ведь трансвестит и детей у вас никогда не будет.

Мне показалось, что я не расслышала.

— Что-что?

— Да, не удивляйтесь, милочка, наука пока что так далеко не продвинулась.

Она улыбнулась, отставание науки приводило ее в восторг.

— Сеньора, пизды и мужиков мне хватит, чтобы обзавестись целым племенем, если я буду хоть чуть-чуть неосторожна.

— Вы меня не так поняли, милочка. Я ведь уже говорила, что либеральна до неприличия. Вам не следует стыдиться того, что вы трансвестит, я нахожу это забавным.

— Если не перестанете называть меня мужиком в юбке, вам придется проглотить эти печенюшки одну за одной не жуя. Тысячи мужчин затонули у меня между ног. И один из них — ваш сын.

Как говаривала Мей Уэст, я хороша, когда я хорошая, а когда плохая — то я еще лучше.

Сеньора, вероятно, что-то поняла, потому что замолкла и посмотрела на своего сына, ища поддержки.

— Не хочешь что-нибудь сказать по этому поводу? — скомандовала я.

— Послушай… я ведь тебя предупреждал, что Патти этот разговор не понравится, — ответил Пепон, дрожа.

Я поднялась и залепила ему пощечину:

— Ты уволен. Я сделала тебя своим секретарем, чтобы немного унизить, но ты и того не стоишь.

Мать не осталась безучастной: он вскочила и закатила оплеуху мне.

— Никому не дозволяется бить моего сына в моем присутствии.

— Сеньора, теперь я понимаю, почему в некоторых странах крестьяне рубят головы своим хозяйкам.

Временами во мне просыпается потрясающая гражданская сознательность. Я не могла оставаться в этом доме ни минуты. Подхватила свою сумочку, пернула и вышла за дверь. Уже на улице меня догнал Пепон: Патти, прости меня. Я все тебе объясню.

— Оставь меня в покое. — Я закатила ему еще одну оплеуху.

— Моя мать тяжело больна; с тех пор как восемь лет назад умер мой отец, она думает только обо мне, потому что я — его копия. Она влюблена в меня. Ее не беспокоят мои связи с парнями, она говорит, «это другое, с ней никто соперничать не сможет», но она не выносит, когда я сплю с девчонками. Она претендует на то, чтобы быть единственной женщиной в моей жизни, так что, когда я гуляю с девушками — а мне нравится именно это, — я вынужден ее обманывать. По этому я сказал ей, что ты — трансвестит.

— Пепонсильо, я девушка простая, и все это для меня омерзительно.

— Я так страдаю, Пат. Ты ведь знаешь, что я поэт. Не уходи вот так.

— Чтобы быть поэтом, необходимо нечто большее, чем авторитарная и безумная мать. Не пытайся снова искать меня.

Вдали показалось такси. Я остановила его и уехала. Хоть я и отвела душу с матерью и сынком, я была В ЯРОСТИ. Такое со мной случается нечасто, но на таксиста я даже не взглянула. Сухо назвала свой адрес, он сделал музыку погромче. Гарри Белафонте [59] исполнял кантри-песенку «Mary's Boy Child» [60] , едва ли не жестокую в своей слащавости. По щеке моей скатилась совершенно непрошеная слеза, мне стало почти стыдно, и я вытерла ее рукой.

— Патти, которую я знал, не плакала. Я так и окаменела от подобной наглости.

— Я-то думала, такси — это как церковь, место спокойное и укромное, но теперь вижу, что ошиблась, — слабо возразила я.

Таксист начал подпевать, помогая Гарри Белафонте. Казалось, они рождены, чтобы петь дуэтом, и это было уже чересчур. Есть такие мужские голоса, которые заставляют почувствовать себя одинокой, словно старый башмак.

Я пишу эти строки в феврале. Я даже не обратила внимания, что больше месяца назад случилось Рождество, но эта песенка принесла мне ощущение всех рождественских праздников, от которых я когда-то убежала.

По счастью, песня закончилась, и, пока я приходила в себя после этого неожиданного всплески сентиментальности, таксист снова заговорил:

— Вы меня не помните?

Я впервые посмотрела ему в лицо, и, естественно, я его ПОМНИЛА!

— Прошлой весной ты привез меня в Меркамадрид и подарил килограмм креветок! — Если в мире существовал человек, которого я хотела бы снова увидеть, — так это его.

— Совершенно точно.

— Ты не представляешь, как это меня растрогало. Я открыла окно, чтобы тебя поблагодарить, но ты уже уехал, а мою гостиную наполнил весенний воздух.

— Я читал. Твое описание меня тоже растрогало.

— В тот раз мы не слишком много разговаривали. Что же случилось, откуда столько красноречия?

— Ничего. Я выжил.

Он все так же походил на Роберта Митчума в фильме «Из прошлого». После моего плачевного буржуазного приключения я была очень рада, когда таксист довез меня до дверей моего дома. Как только мы приехали, он — угадав, что мне это нужно, но я слишком слаба, чтобы просить, — взял меня за руку и довел до самой постели, он снял с меня туфли и сам сел рядом, на краешек. Понемногу тишина справилась с моей тоской — словно губка прошлась по грязному полу. Я подумала про себя: передо мной открывается новая жизнь.

Было очень жаль, что эта новая жизнь продолжалась всего пять часов, а потом таксист ушел, снова оставив меня наедине с собой и с моим самокопанием.

Я поняла, что я по природе женщина одинокая и извращенная. Моя жизнь, как и мои рассказы, состоит только из завязки, но не имеет ни ядра, ни развязки. Мне хотелось бы найти в этом таксисте какой-то новый горизонт, что-то, что бы оправдало и объяснило эту перемену, которая неумолимо свершается во мне. Но этого не случилось.

Придется поискать где-нибудь еще.

Мне страшно, я чувствую, что вдруг разом повзрослела!

Прежде чем уйти, я хочу оставить разгромное завещание, чтобы никто не думал, что я заболела или вышла замуж.

ПРОЩАЙТЕ.

Меня уже ничто не развлекает, особенно теперь, когда РАЗВЛЕЧЕНИЕ стало МОДОЙ. СЛАВА — это то, что заставляет тебя повторяться от главы к главе. Если ты остроумна, от тебя ожидают, что ты будешь такой всегда. Если признаешь, что легковозбудима, то предполагают, что у тебя между ног ВЛАЖНО все время. Если обладаешь спонтанной реакцией — ждут грубостей. Если у тебя появилась ПРЕКРАСНАЯ ИДЕЯ начать вести ЗАПИСКИ с единственной целью — показать, что у тебя тоже есть пишущая машинка, и эти записки получаются веселыми, бесстыдными, озорными, прикольными и так далее и вводят в моду веселье, бесстыдство, озорство и приколы — твоей вины здесь нет. Ненавижу всю шайку этих бездарных читателей, которым хватает наглости вставать на мою точку зрения и которые бурно приветствуют все, что я ни сделаю, что ни скажу.