Капитан взял пиджак и вышел из-за стола, чтобы покурить в саду. Задев ветку заснеженной яблони, он стал под ней и начал дымить, а Клара Йоргенсен осталась сидеть с родителями и наблюдала за ним с чашечкой кофе в руке. Все в нем ей нравилось: широкие плечи, зажатая между пальцев сигарета, спокойный взгляд. И она подумала, что ведь действительно совсем не знает этого человека и ей потребуются годы, чтобы узнать его по-настоящему, но приниматься сразу за этот труд ей не хотелось. Глядя на него со стороны, она чувствовала спокойствие, словно напряженный, панический страх, который она порой испытывала рядом с ним, понемногу начал стихать. В эту секунду мать наклонилась к ней и кивнула на другой край стола, где сидели ее сестра с его стариками, хохоча над шутками насчет разных поколений, национальностей и исторических мест.
— Как подумаешь, просто не верится, какие случайности связывают людей друг с другом! — сказала Ингеборга Йоргенсен.
~~~
Габриэль Анхелико пропадал где-то целыми днями, и никто этого даже не замечал. Зарядившие дожди и грозы продолжали наводнять улицы и дома в расселинах между гор так, что людям приходилось запирать ставни и отсиживаться в домах. Институт временно закрылся, потому что школьный двор с попугаями стал похож на акваторию порта, по которой неустанно кружили лепестки миндаля, огрызки карандашей и Пресвятая Дева из Фатимы. По магистрали за воротами с трудом пробивались сквозь бегущие потоки автобусы, навстречу которым проносился вниз мусор вперемешку с потерянными вещами, не останавливаясь, пока их случайно кто-нибудь не подбирал. Лавки на рынке оделись в темный брезент, и небо налилось тяжелой чернотой. Народ повлекся на рынок, неся последние сбережения и вооружившись пустыми сетками, запасаться впрок, чем только можно. В воздухе стояла гнетущая духота, казалось, он густеет, как соус на огне, и стало трудно дышать. Тараканы и мелкие лягушки полезли в дома изо всех щелей, проползая под дверь и сквозь трещины в стенах, переселяясь в кухонные шкафы и мойки. Деревья в парке склонялись под хлещущими струями дождя, а цветочные клумбы в пригородах, набухнув, вылезали через край, покрывая асфальт черным слоем. Дождь то слабел, то припускал посильней, ни на минуту не прекращаясь, и единственными людьми, не боявшимися ходить по улицам от дома к дому, были продавцы зонтиков, которые наконец дождались оживления своей торговли.
Даже Анна Рисуэнья не заметила отсутствия сына. Она была слишком занята борьбой с речной водой, грозившей перехлестнуть через порог. Несмотря на то что река давно уже вышла из берегов и вода просачивалась ручейками и струйками через все щели старого каменного дома, Анне Рисуэнье пока удавалось предотвратить настоящее наводнение. Корни оливкового дерева уже полоскались в воде, и оно клонило отяжелевшие ветви, словно от жалости к самому себе. Временами мимо высокого крыльца проплывал какой-нибудь предмет: свалившийся со столба старый почтовый ящик, бильярдные шары, выкатившиеся на запруженные улицы, и среди прочего одинокое распятие с плывущим на спине Спасителем. Анна Рисуэнья, скрестив руки на груди, стояла у кухонного окна, глядя на это Божье наказание, нежданно-негаданно обрушившееся на их головы. Александра лежала в кровати, она вообще была склонна заболевать от дождя и впадала в это время в спячку, сопровождаемую легким бредом. Если бы насущные заботы не требовали безраздельного внимания Анны Рисуэньи, она бы, вероятно, обратила внимание, что перед домом не видно было ни сына, ни двух обычно стоящих там кресел. Они пропали без следа, бегущие потоки смыли следы сына и отпечатки кресел, которые он унес с собой. Может быть, Анна Рисуэнья подумала, что и их тоже унесла непогода, подобно тому, как исчезало все остальное, смытое разбушевавшейся стихией. И если бы кто-нибудь спросил ее, где ее сын, она бы, вероятно, ответила, что его тоже смыли потоки дождя.
Клара Йоргенсен встала утром с таким чувством, что забыла что-то важное. Буря продолжалась несколько дней напролет, дождь не переставал и ночью. От сумрака за окном в комнате было почти темно, словно вся печаль мироздания опустилась над домом. Она встала с постели и босиком спустилась с лестницы по скользким от дождя ступеням. Капли замочили ей лоб и губы, они спокойно скатывались по деревенеющим щекам и стекали за ворот ночной рубашки. Даже в груди побулькивало, как в глубокой трясине, в которой идет брожение, но пузырьки никак не могут вырваться на поверхность. Ощущение проснувшейся головы казалось непривычным, как будто для нее стало обычным делом расхаживать в сомнамбулическом состоянии. Она подняла руку и смахнула со лба водяную пыль, прежде чем вернуться в комнату и, закрыв за собой дверь, стянула рубашку. Раздетая, она подошла к кровати и подняла покоробившуюся открытку, завалившуюся под кровать. Письмо было написано корявым почерком моряка, который плавал в прибрежных водах и ждал ее возвращения. Она отряхнула открытку от пыли и прижала к лицу, чтобы ощутить давно забытый запах моря. Затем Клара Йоргенсен оделась и вышла под дождь с зонтиком и в сандалиях.
По пути ей попались несколько всклокоченных бродячих псов, похожих на мохнатые пледы, брошенные кем-то на улице. На верандах в креслах, качалках и гамаках сидели люди; укрытые от дождя, они глядели, как он льет, не давая им выйти из дома. На главной улице за прилавком стоял булочник, и запах ароматных маисовых лепешек, вырываясь из двери, тотчас же превращался во что-то промозглое и противное. Между скамеек на площади вода прорыла туннель в цветочных клумбах; никто не догадался выключить фонтан, и теперь он торчал посередине в виде переполнившейся ванны. На фоне этого серого пейзажа люди не поднимали друг на друга глаз. Те, кто решались выйти за порог, встретившись, проходили мимо, вздыхая под сенью недавно купленных зонтов и не обращая внимания ни на что, кроме луж и струек, стекающих с пальмовых листьев. Лишь те немногие, у кого были резиновые сапоги, отправились слушать мессу, ибо площадь перед собором превратилась в сплошное озеро, и никто не мог представить себе, чтобы Богу было угодно требовать от людей сидения в церкви с мокрыми ногами.
Шлепая по воде, Клара Йоргенсен двинулась вверх по склону к аэродрому. Перед входом в здание аэропорта, где обычно стояли свободные такси, она сложила зонтик и взглянула в сторону обезлюдевшей билетной стойки. Здесь царило полное запустение, в последние дни ни разу не прилетал и не вылетал ни один самолет. Тем не менее она миновала ряды глянцевых кресел, молча демонстрировавших пустые сиденья, и так громко хлюпала мокрыми сандалиями по полу, словно брела по болоту. В дальнем конце зала за стойкой виднелась единственная живая душа. Женщина в синей форме дежурила в одиночестве; авиакомпания, в которой она служила, была самой крупной в этой стране, там кое-чему научились у американцев и продолжали ходить на работу, невзирая на погоду. Увидев Клару Йоргенсен, она заулыбалась ей с таким облегчением, как будто до ее прихода женщине казалось, что на всем земном шаре не осталось больше ни единого человека. Клара Йоргенсен тоже чуточку улыбнулась в ответ, извлекая из мокрой сумки бумажник.
— Один билет, — сказала она коротко.
— Куда?
— На побережье.
— Когда вы хотите лететь?