Для любовников и воров - читать онлайн книгу. Автор: Педро Сарралуки cтр.№ 32

– Она по-прежнему никого не могла заинтересовать, – неожиданно ответил Умберто Арденио Росалес. – Эберардо умел только разжигать интерес, но сам не был способен создать ничего интересного.

– Именно так. Однажды они сидели в баре и выпили лишнего. После этого Эберардо стал очень назойливо приставать к издателю со своим романом. Очень назойливо. Издатель – in vino Veritas [1] – похлопал его по спине. Он всегда так делал – как будто хотел немного успокоить Эберардо. Так вот, издатель похлопал его по спине и сказал, что романы имеют довольно относительную ценность. Они, подобно женщинам, приобретают значимость только тогда, когда такой энтузиаст, как Эберардо, теряет из-за них голову. Именно это необходимо всем романам и всем женщинам – чтобы кто-нибудь смотрел на них с восхищением, не видя их недостатков. «Выбрасывание из окна» было так же несовершенно, как и любая женщина, но это вовсе не означало, что это плохая книга. Когда-нибудь найдется издатель, способный увлечься этим романом. Но этим издателем не мог стать он сам – из-за соединявшей их дружбы и его принципа никогда не публиковать произведений своих ближайших сотрудников. Таков был уклончивый ответ хитрого издателя, после чего он снова похлопал Эберардо по спине. Сначала тот замигал глазами, как взбешенный вепрь, но лотом, выпив еще глоток, самодовольно захохотал.

Вокруг нас уже не было ни сосен, ни кустов, ни скал. Мы поднимались по неровному лугу: одни его участки были покрыты зеленой травой, а на других земля оставалась голой и сухой, несмотря на дожди. Здесь, в горах, вода долго не задерживалась, так же как в воздухе. Полин запрыгала от радости, увидев вершину. Антон пыхтел. Исабель, по-прежнему державшая трость за середину, казалась дряхлой участницей парада, возвращающейся домой.

– О чем думал тогда Эберардо, сидя за стойкой? – спросила Исабель, повернувшись к нам. – Почему он так рассмеялся? Все очень просто. Он подумал об Ампаро, своей бывшей жене. Понадобилось много времени, после того как она его оставила, чтобы Эберардо понял: она была всего лишь ворчливой толстухой, думавшей только об игре в бинго. Издатель был прав. То же самое и с книгами. По большому счету, они значили очень немного, совсем немного. А еще меньше значат писатели – ничтожные, одержимые пьяницы. Сборище гордецов, тщеславных графоманов или, что еще хуже, жалких отцов семейств. В действительности все, имеющее отношение к литературе, – просто хлам. Хорошо еще, что существовал такой человек, как он, способный придать хоть немного ценности этому мусору – так же как с этой дурой Ампаро. Кто был Стивенсон – кто? Чахоточный сын конструктора маяков, больной, находившийся в разладе с собственной душой и для развлечения писавший рассказики про пиратов, – в общем, неудачник. Лучшее из Стивенсона было эссе, написанное о нем Эберардо. А ведь он написал его всего за полчаса спустя рукава. Что уж и говорить о современных писателях, сидящих сложа руки и ожидающих с нетерпением, чтобы Эберардо, прочитав их книги, растолковал, чем же они столь замечательны. Да пускай они все катятся к черту! И Ампарито вместе с ними! Столько возиться с этой литературой, чтобы в конце концов понять, что литература – это он сам. Опершись на барную стойку, Эберардо надрывался от смеха. Литература свела с ума еще одного своего служителя. Мы все похожи на Эберардо – вам не кажется? В конце концов мы становимся профессионалами, шарлатанами. И забываем, как некогда, давным-давно, трепетали от волнения, стоя на носу «Эспаньолы», держащей курс на неизвестный остров, и чувствуя на щеках и губах соленые брызги воды из бездонного океана. Точка. Так заканчивается рассказ.

Пока «Эспаньола» вновь бороздила океан, подчиняясь фантазии Исабель Тогорес, мы достигли вершины горы. Оттуда был виден особняк на небольшом холме, расположенном на гладком склоне. Вдалеке смутно виднелась река среди теплиц, где крестьяне выращивали землянику. Мой городок находился ниже по течению, за излучиной реки, исчезавшей за холмами. На этой высоте был слышен очень отдаленный шум – гоготанье птиц, металлический звон, отрывистое рычание мотора – как будто звуки сохранялись в невидимых пузырьках, медленно поднимавшихся вверх и лопавшихся там, где мы находились. Пако воткнул палку в землю и созерцал пейзаж, опершись обеими руками на набалдашник из пуль.

– Не знаю, – сказала Полин, схватившись за поля шляпы, как будто дул сильный ветер, хотя воздух был неподвижен. – Мне жаль этого Эберардо. Он вызывает во мне жалость – со всей его энергией, которую он не знает, к чему приложить. Но он мне неинтересен. Это очень странно. Обычно меня все интересует.

– Мне бы хотелось жить так, как ты – витая в облаках, – ответила ей Долорес таким суровым голосом, что все мы замерли, не зная, что сказать.

В действительности меня тоже не заинтересовал Эберардо. Я подумал, что Пако и все остальные его гости знали, на что намекала Исабель своим рассказом. Но я был согласен с Полин. Это было мне неинтересно. Неизвестно почему, мне вдруг вспомнилось утро, когда издатель вошел в магазин моей матери. Пако имел здесь кредит, так же как и Эберардо в лавке на углу. Однако издатель всегда погашал свои счета, и кредит возобновлялся – постоянный и все время меняющийся, как те книги, которые я получал от Пако в подарок и где обнаруживал истории, рассказываемые им в казино. Благодаря Пако я воспринимал литературу не как страдание или борьбу с миром и уж вовсе не как шарлатанство, а как приятную прогулку. Я вспомнил то утро, когда издатель вошел в магазин в своем берете, держа в руке палку с набалдашником из пуль. Я боялся, что она упадет на пол и пули разлетятся в разные стороны, как салют. Моя мать резала ломтиками ветчину. Она подавала издателю еду и вздыхала, вспоминая прошлое. Ее мучила мысль, что в своей жизни она совершила какую-то непростительную ошибку. В то утро в магазине Пако положил мне руку на плечо. «Если когда-нибудь ты станешь писателем, – сказал он мне, – помни, что ты сам не представляешь никакого интереса. Никогда не говори о себе самом. Твоя мать, например, намного интереснее тебя. А ты – ничто. Всего лишь голос, который видит, – и ничего больше. Помни это». В тот момент я подумал, как всегда, что никогда не стану писателем. Я продолжал так думать и через некоторое время, стоя на той горе и восхищенно глядя на Полин; я так считаю и сейчас, когда пишу эти строки. Быть писателем означает зарабатывать этим на жизнь, что само по себе не может не сказываться отрицательно.

Пако по-прежнему стоял, глядя на долину. Его голос вывел меня из состояния задумчивости. Еще более хрипло, чем обычно, он сказал, не глядя на нас, как будто был один и мог позволить себе удовольствие говорить, ни к кому не обращаясь:

– Почему, когда я стою на вершине горы, у меня возникает неприятное чувство, будто кто-то издалека просит меня о помощи? Неужели правда, что крики о помощи навсегда остаются в воздухе?

Рыбный сукет достаточно быстр в приготовлении. Гораздо дольше готовится картофель, но тот, что выращивал в огороде Фарук, варился довольно быстро. Это был французский сорт, не распространенный в наших краях, несмотря на то что граница проходит совсем рядом. Этот картофель не был ни слишком жестким, ни мучнистым и не рассыпался при варке; кроме этого, он обладал необыкновенным горьковато-сладким ароматом, возбуждавшим аппетит. Это был отменный и вкуснейший сорт, и Пако часто мог ужинать блюдом из одного картофеля. Он готовил его в камине, положив внутрь каждой картофелины кусочек сливочного масла, чтобы они им пропитались.