Он поет танго - читать онлайн книгу. Автор: Томас Элой Мартинес cтр.№ 32

Все равно, рассчитывайте на мою помощь в любой ситуации, сказал я, покривив душой.

Именно так. Я собирался просить вас сохранить эту тетрадь, в каковой содержится выжимка моих бессонных ночей. Вернете ее мне как-нибудь перед возвращением домой. Я слышал, что в «Форте Апачи» крысам да ворам живется привольно. Если я потеряю свои карточки, я не потеряю ничего. Это лишь черновики и списки с чужого воображения. То, что я действительно создал, находится в этой тетради, и я не сумею ее защитить.

Вы меня даже не знаете, Бонорино. Я ведь могу предать вас, продать эту тетрадь. Я мог бы даже опубликовать ваш труд под своим именем.

Вы никогда не предадите меня, Кадон. Больше я никому не доверяю. У меня нет друзей.

Это пылкое признание открыло мне, что библиотекарь не может быть обладателем алефа. Бонорино было бы достаточно взглянуть в него всего один раз, дабы убедиться, что мы с Тукуманом его предали. Карлос Архентино Данери в рассказе Борхеса тоже не сумел предвидеть разрушение своего дома. В сверкающей точке, повторяющей Дантов рай, невозможно видеть будущее, а значит, невозможно видеть мир таким, каков он есть. Одновременные и бесконечные события, которые в нем содержались — непостижимая вселенная, — были всего-навсего отбросами воображения.

Я думал, что у вас по крайней мере есть алеф, рискнул я.

Бонорино взглянул на меня и рассмеялся. В его огромной пасти оставалось всего лишь пять или шесть зубов.

Лягте под девятнадцатой ступенькой и проверьте, есть он у меня или нет, предложил он. Я провел там сотни ночей в горизонтальном положении, в надежде его увидеть. Быть может, в прошлом там и был алеф. Теперь он исчез.

Я почувствовал себя больным, неудачником, подлецом. Я взял бухгалтерскую тетрадь, которая была почти что одного со мной веса, и отказался принимать назад книгу о лабиринтах, которую одалживал библиотекарю.

Держите ее у себя сколько вам будет угодно, сказал я ему. Вам в «Форте Апачи» она пригодится больше.

Бонорино даже не поблагодарил меня. Он оглядел меня сверху донизу с нахальством, которое не вязалось с его всегдашней слащавостью. То, что он проделал потом, выглядело еще более экстравагантно. Библиотекарь принялся читать — хорошо поставленным голосом, соблюдая ритм и прихлопывая в ладоши — какой-то деревенский рэп: Ты увидишь, что в этом Форту / Жизнь становится злой и печальной — / Ведь живут там с отрыжкой во рту, / Погибают от пули случайной.

Совсем неплохо, поразился я. Не знал за вами таких способностей.

Я, конечно, не Мартель, но я стараюсь, ответил Бонорино.

Никогда бы не подумал, что он знает Мартеля.

Как? Вам нравится Мартель?

А кому он не нравится? удивился библиотекарь. В прошлый четверг я ходил в гости к сослуживцу по библиотеке, в Парк Час. Кто-то нам сказал, что Мартель поет рядом, на углу. Он появился неожиданно и обещал спеть три танго. Мы успели услышать два. Это было великолепно.

Парк Час, повторил я. Я не знаю, где это.

Да здесь недалеко, возле Вилья-Уркиса. Любопытное местечко, Кадон. Улицы там идут по кругу, и даже таксисты сбиваются с пути. Жаль, что о нем не упомянуто в вашем «Престеле», потому что из всех лабиринтов, что только есть в мире, этот самый большой.

Декабрь 2001 года

После закрытия пансиона на улице Гарая я устроился в скромной гостинице на проспекте Кальяо, рядом с Конгрессом. Хотя мое окно выходило во внутренний дворик, я в любое время суток сходил с ума от грохота машин. Я пробовал заниматься в близлежащих кафе, но посетители везде метались как ошалелые и во весь голос жаловались на правительство. Тогда я предпочел вернуться в кафе «Британико» — тамошнюю атмосферу я, по крайней мере, успел хорошо изучить. От официанта в кафе я узнал, что Тукуман выставляет напоказ свой алеф из стекляшек в подвале какого-то профсоюза, куда он попал, поделившись прибылями с ночным сторожем. В первую ночь на представление явилось десять или двенадцать туристов, но второй и третий сеанс провалились из-за отсутствия публики. Я предположил, что Тукуман не послушал моих советов и обошелся без чтения фрагмента из рассказа, о котором я ему говорил: «Я видел густонаселенное море, видел рассвет и закат, видел толпы жителей Америки, видел серебристую паутину внутри черной пирамиды, видел разрушенный лабиринт (это был Лондон)» [72] . Лишенная поддержки этих слов, иллюзия, которую создавал его алеф, видимо, была совсем жалкой, и туристы, конечно, расходились разочарованные. И все-таки обмануть десяток зрителей в эти сумасшедшие недели было колоссальным успехом. В Буэнос-Айресе ни у кого не было денег (и у меня в том числе), а приезжие бежали из города, как будто на него надвигалась чума.

Вечерами, когда машины ревели, а мой рассудок капитулировал перед прозой постколониальных теоретиков, я развлекался тем, что листал бухгалтерскую тетрадь Бонорино, в которой были заботливо собраны тысячи определений — с иллюстрациями — таких слов, как факон [73] , пиолин [74] , Укбар [75] , мате, милонга, а еще там был объемистый раздел, посвященный аргентинским изобретениям, таким как шариковая ручка, она же бироме, молочные леденцы, отпечатки пальцев в удостоверении личности и электрическое стрекало — два изобретения из четырех обязаны своим появлением не местным уроженцам, а далмату и венгру.

Ссылок было бесчисленное множество, и если я раскрывал книгу наугад, то не попадал на уже знакомую страницу, как это описано в «Книге песчинок» — рассказе, который Бонорино так часто цитировал. Как-то вечером я случайно натолкнулся на раздел, посвященный Парку Час, и, читая его, подумал, что мне пора бы уже познакомиться с районом, в котором Мартель пел совсем недавно. По сведениям библиотекаря, эта местность обязана своим названием невозделанным полям, когда-то принадлежавшим доктору Висенте Часу, а в центре там возвышается труба печи для обжига кирпича. Незадолго до своей смерти, в 1928 году, доктор Час вступил в ожесточенную тяжбу с правительством Буэнос-Айреса, которое намеревалось запретить работу печи из-за вреда, который она причиняла легким обитателей этого района; к тому же безобразная печь не позволяла продлить на запад проспект Инков — он упирался прямо в нее. На самом деле городской муниципалитет выбрал это место для реализации нашумевшего проекта круговой застройки молодых архитекторов Фрехнера и Геррико. План этого района повторял лабиринт мирских грехов и райской надежды, изображенный под куполом церкви Сан-Витале в Равенне.