Скажи это Богу - читать онлайн книгу. Автор: Елена Черникова cтр.№ 62

- Я работала в рекламе. Согласна. Это еще и сопутствующие изделия, свита основного товара. "Короля играет свита"...

- Вот и посмотрите на дело с такой стороны. Берем просто мужчину. Берем? - улыбается профессор.

- Ну, берем...

- Он просто человек, голый под любой одеждой. Он, возможно, добрый, хороший, даже прекрасный, но вы этого еще не знаете. Что он должен сделать, чтобы вы узнали, каков он?

- Он может сам сказать мне об этом, - предполагаю я.

- Правильно. А чтобы подкрепить свои слова, он для убедительности надевает хороший костюм, качественные часы, окружает себя элегантными предметами, делает вам шикарные подарки и так далее. Все это - для обычной женщины - его личные POS-материалы. Чтобы она здесь и сейчас была покорена. Реклама. Просто реклама.

- Хороший товар сам себя хвалит... - бормочу я, не желая такого поворота применительно к Степану Фомичу. - Он не соблазнял меня подарками. Более того - он был жадина. А костюмчик поначалу вообще был из рук вон. Это потом все такое стало!.. Отменное.

- Ну... потом! Потом-то и началось самое интересное. Обнаружив, что вы можете пригодиться ему не на одну ночь, а подольше, он, предположим, решил закрепить успех и блеснуть своим миром. Как внешним, так и внутренним... И блеснул. А потом устал. Ваш восторг, видимо, перестал быть достаточно искренним. Вы решили, что в принципе всего этого достойны. Он же так не думал изначально. Просто реклама. Ну как?

- Нормально. Пусть реклама. Но убивать меня не следовало.

- А может, от вас никак иначе нельзя было избавиться? Может, вы просто надоели ему. Приелось. Вот зачем вы, например, занимались его домашним хозяйством, а? Надо было празд?ники устраивать, а не рубашки стирать. Вы погубили его своей будничностью. Вы! Дама с наиредчайшей фантазией! Как же вы посмели так пасть в его глазах?

- Вы мой врач, а не его адвокат, - напоминаю я профес?сору.

- Вот я и не понимаю: вы то нападаете на него, романы пишете, а то вдруг лично защищаете.

- Я? Защищаю?! - Тут я проснулась, во сне, и посмотрела доктору в насмешливые глаза.

- Конечно. Вы же не хотите другого повелителя. Вы делаете Степану Фомичу такую рекламу, что он может теперь до гробовой доски спать спокойно. И даже после гробовой доски. А ведь он, как я понимаю, трус и пустышка. Хотя, конечно, интеллектуал, интеллектуал! Его интеллект - тоже его пиоэс. И многие еще попадутся, вы не одна такая будете.

- Ах, профессор, какое мне дело до многих... В конце концов, моими пиоэсами были мои умения, например, стирать, мыть посуду... Всего-навсего. Вы правы, к сожалению. Меня убить мало было...

- Точно. И еще. А любить? Вы умели любить его без его пиоэсов? Или вы были ослеплены, услаждены, покорены - и расслабились, сели на шею и поехали?

- Да, пожалуй. Села и поехала. Отстаньте, доктор. Если я когда-нибудь полюблю другого мужчину, я постараюсь не писать о нем романов. Уговорили вы меня.

- А этот - все-таки будете дописывать?

- Буду.

- Постараюсь все-таки не допустить этого безобразия, - пообещал профессор.

- Мужская солидарность? - спросила я.

- Житейская мудрость. Ну спите, ладно, спите, что-нибудь придумаем...

Я опять задремала - во сне, а сквозь дрему процитировала профессору еще кусок из иронического романа (1973) Степана Фомича "Екклезиаст, Солдат Судьбы":

"От всего прочитанного у Екклезиаста стало плохо с сердцем. В царившем безмолвии он услышал, как щелкнул, разорвавшись, миокард, и догадался, что это конец... Какой-то остряк, очевидно, перепутав Екклезиаста с кем-то другим, начертал на кресте эпитафию: "Погиб под паровым катком истории"..."

Профессор прослушал цитату, усмехнулся и попросил меня онеметь и обеспамятеть. По голове погладил. И очень медленно проговорил мне цитату из Флорен?ского:

"...есть два рода образов: переход через границу миров, соответствующий восхождению или вхождению в горнее, и переход нисхождения долу. Образы же первого - это отброшенные одежды дневной суеты, накипь души, которой нет места в ином мире, вообще - духовно неустроенные элементы нашего существа, тогда как образы нисхождения - это выкристаллизовавшийся на границе миров опыт мистической жизни. За?блуждается и вводит в заблуждение, когда под видом художества художник дает нам все то, что возникает в нем при подымающем его вдохновении, раз только это образы восхождения: нам нужны предутренние сны его, приносящие прохладу вечной лазури, а то, другое, есть психологизм и сырье, как бы ни действовали они сильно и как бы ни были искусно и вкусно разработаны".

* * *

Я вспомнила, что с детства знала эти строки из "Иконостаса" наизусть, даже в свой дневник выписала их - красными чернилами. Как я могла так глубоко и надолго забыть это, самое главное?..

Чудесный был сон.

(Окончание Приложения 9)

Приложение 10

Москвичи, предки Анны

Анна расцвела, вспоминая старинные московские картины. Кружевные детали быта сохранились в ее душе прочно, как драгоценные мушки в янтаре. Но что в древних панорамах было ее собственное, а что рассказали бабушки-кумушки в раннем детстве, тут уж было не разобрать, да и не надо.

- Мне было и хорошо, и страшно одновременно, когда мама показывала мне краешек своего венчального платья. Вид на платье со стороны был таков, словно оно в нашем дубовом гардеробе стоит на страже. Караульное платье... Мама никогда не выводила этого часового из гардероба целиком. Только тронет, бывало, рукав или подол, помнет в пальцах, подтянет к глазам и словно сама не верит, что эта воздушная, чуть кремовая от темноты, прекрасная вещь - ее собственность.

В раннем детстве я не понимала ее трепета перед венчальным платьем, полагая, что ей тревожно за его ветхость. Позже я узнала, что никакой ветхости и в помине не было, а очень прочные ткани этого платья при всей своей легкости могли бы выдержать сотню венчальных обрядов. А расспросить с подробностями не решалась, особенно после внезапной смерти моего отца от отравления рыбой.

Только подростком, уже учась в хореографическом училище, вся насквозь пропитанная восторгом движения, упоенная своими успехами, я отвлеклась от матери, от всех проблем семьи вообще - только балет, балет, балет! И надо же так повернуться чувствам, что именно в этот период мама, наконец, захотела поговорить со мной, поделиться воспоминаниями! Может быть, она решила, что я выросла изрядно, и уж если я готовлюсь на открытой сцене прилюдно изображать человеческие эмоции, то неплохо бы мне узнать о них что-нибудь заранее.

У меня же как на грех совсем не было времени. Занятия каждый день, голова кругом, даже пальцы не болели, мне все легче и легче давались уроки, - это была первая в жизни эйфория, переходящая в самовлюбленность! Представляю, каким чудовищем я казалась моей скромной, почти застенчивой маме, нелепо овдовевшей в расцвете лет...