Фердинанд, или Новый Радищев - читать онлайн книгу. Автор: Я. Сенькин-Толстый cтр.№ 25

Держал Безухов притон в своем имении Обдерки и деревнях Бездешь и Свиномурово. Со своими крепостными разбойничал он на дороге (вспомним Дубровского), пока воинская команда инвалидов из Великих Сук не припрыгала на своих деревяшках и не разбила шайку Севки Безухова на этой безымянной дотоле речке. После чего инвалиды ликвидировали, как писали в указах, «мерзкое пристаносодержательство» в Обдерках, Бездеше и Свиномурове, само имение государыня пожаловала своему фавориту и переименовала Обдерки в Новую Зубовку.

Овраг, где течет Севка, называется Страшный или Бедовый. И неспроста! Дорога на его склоне песчаная, размытая (французы по такому поводу помещают знак «Chaussée decomposée» [50] ), машину по песку водит из стороны в сторону, а уже к самому мосту дорога так сужается, что ветки деревьев буквально цепляются за крышу автомобиля, посему невольно снижаешь скорость — эдак недолго и в канаву загреметь. Хлипкий мост через Севку на дне Бедового — самое опасное место. В стародавние годы путники тут всегда взводили курки дорожных пистолетов, подсыпали сухой порох на полок, сабли из ножен привытаскивали. Все хорошо знали сие гнусное местечко. Много лет здесь разбойничала неуловимая шайка под водительством некоей вдовы Ефановны. Согласно легенде, она была в молодости прекрасною пастушкой, но с ранних лет за ней тянулась дурная слава местной ведьмы. Вообще, с ее происхождением до сих пор многое неясно. Ее мать, воровка Варвара Алексеева, была когда-то допрошена в Порховской канцелярии и о своей дочери показала: «Дочь моя Олена прижита мною блудно на дороге, по сходе из какого-то села, в лесу, а с каким человеком, того не ведаю. И рождена оная дочь на дороге ж, на гумне, в соломе, а в каком селе, того не упомню…» Брошенная матерью в Мясово девочка, получившая, как писали тогда, «питание от сострадающих ее невинности лиц», потом стала пастушкой общественного стада.

Стадо это прославилось вскоре своими овцами двух видов: черными без единого белого пятнышка и белыми без единого черного пятна. Пасла Ефановна их у опушки, на дальнем лугу, перегороженном жердями: с одной стороны у нее щипали травку белые овцы, а с другой — черные. Как-то еще в дореволюционные времена подошли к изгороди господа-студенты из дачников, чтобы с молодой пастушкой шуткой перекинуться, так сказать, пофлиртовать с красивой селянкой — читатель помнит, что в те годы молодежь увлекалась «хождением в народ», на чем погорело немало интеллигентов. И здесь тоже не обошлось без конфуза. Студенты приблизились к полянке и увидали, как девица брала белую овцу и легко перебрасывала ее через изгородь. Овца тут же, только коснувшись земли, становилась черной, да кричала при этом тонким человеческим голосом: «Не надо, Олё-на, не надо!» Один студент кинул в сторону новоявленной овцы-трансформера очищенную от коры ореховую палочку, которую дотоле вертел в руках, и палочка эта, даже не долетев до земли, тотчас почернела. В ужасе, несмотря на всю свою базаровщину и нигилизм, студенты бросились прочь, а Алена и овцы дружно хохотали им вслед…

После этого в деревню приехал сам исправник Елевферий Васильевич Флорианский и лично препроводил Алену-овцефилку в Порхов на дознание. Оказывается, среди студентов оказался доносчик, который и стукнул, что Алена «через волшебство оборачивается козою и овцою». Дело дошло до столицы, и оттуда прислали указ, которым «требовано, чтоб девка Алена вышеозначенное волшебное искусство показала и чрез оное при присутствии определенных к тому судей господ Флорианского, Рафаэльского и Свенцицкого в овцу или козу (по ее желанию) оборотилась». На это испытание в Порхов Академия наук командировала академика Супова и приват-доцента Борщаговского, но эксперимент не состоялся — арестантка не захотела, как писал поэт Бродский, «лечь мутоном на алтарь отечественной науки» и на венике ушла через печную трубу, чтобы скрыться в лесах, позднее недаром названных «партизанским краем». Так, под влиянием негативных практик и отрицательного воздействия социальной среды из сельской пастушки и выросла знаменитая ведьма и разбойница Ефановна. Впрочем, думаю, что здесь, помимо вышеописанных обстоятельств, дали знать о себе гены разбойного отца-шатуна и матери-побродяжки… [51]

«Подставу» у моста через Севку Ефановна и ее сподвижники [52] делали знатную: спускается мимошедший экипаж в овраг, кучер вожжи натягивает и видит, что у моста лежит раненая, вся в крови, старушка с клюкой, а возле заливается слезами малолетняя внучка в красной шапочке, тут же отчаянно и жалобно подвывает собака Жучка. Сердобольный путник останавливает экипаж, пистолет откладывает, исполненный человеколюбия склоняется над старухой и тянет руку утешения к ребенку… И тут старушка эта хилая (как здесь говорят — «полфунта с пёрьем») сбрасывает повязку, пропитанную свекольным соком, вскакивает как ни в чем не бывало, из клюки вырывает запрятанный в ней острый длинный стилет и мочит доверчивого простофилю-путника! А внучка — не девочка в шапочке вовсе, а страшный, уродливый карлик-садист по имени Жузла — петлей из рояльной струны сдергивает с облучка и в мгновение ока сноровисто душит лакея. Кучер же валяется на земле, хрипит — ему в одно мгновение перегрызла горло кинувшаяся на него «Жучка» — огромная, отвратильная африканская гиена, неведомо как попавшая в псковские края и прирученная Ефановной. Дело сделано!

Потом, правда, жандармы место это поганое очистили, мерзостную «Жучку» пристрелили, а Ефановну сослали в Нерчинск на поселение. За ней все время тщательно следили, чтобы — не дай Бог — она не оборотилась в козу или овцу и не скрылась среди пасущихся у дороге овнов и козлищ. Чтобы злодейка не улетела, ее на ночь сажали в палату без печки. В Нерчинске, как догадывается читатель, Ефановна, конечно, ушла в степи под видом, говорят, то ли сайгака, то ли изюбра. Возможно, ее позже и убил Дерсу Узала. Сообщник ее Жузла тоже избежал эшафота, причем, признаем, весьма оригинальным способом. Привезли его в Порхов, посадили в небольшую железную клетку, а он возьми да попроси воды. Подали ему через решетку малый ковшик с водой. Злодей тотчас же ковшик на пол поставил, сложил ладошки лодочкой, нырнул в воду и был таков — выплыл у дальнего берега Шелони… [53]