Краткая история тракторов по-украински - читать онлайн книгу. Автор: Марина Левицкая cтр.№ 12

В другой раз она принесла домой живую курицу. Отнесла ее на задний двор и зажала между коленями. Птица пыталась вырваться, но мама быстрым, легким движением свернула ей шею. Курица дернулась и замерла.

— Дивись, Надежда, як мы помираем.

И кролика, и курицу она стушила с чесноком, луком-шалотом и садовыми травами, а потом, когда мы съели все мясо, сварила из костей суп. Не пропало ничего.

Я сидела на кладбищенской скамейке под вишней и перебирала в памяти воспоминания, но чем напряженнее пыталась что-нибудь вспомнить, тем труднее было отличить воспоминания от небыли. В детстве мама часто рассказывала мне семейные небылицы — но только те, что хорошо кончались. Сестра тоже рассказывала небылицы — совершенно шаблонные, с хорошими (мама, казаки) и плохими героями (папа, коммунисты). В Вериных небылицах всегда были зачин, середина, концовка и мораль. Отец тоже иногда рассказывал мне истории, но сложные по построению, двойственные по смыслу и неудовлетворительные по результату, они прерывались пространными отступлениями и были насыщены непонятными фактами. Мне больше нравились рассказы мамы и сестры.

Я тоже могла бы рассказать одну историю. Много лет назад у нас была семья: мать, отец, я и сестра. Семья была не счастливая, но и не горемычная — обычная семья, в которой дети вырастали, а родители старели. Помню время, когда мы с сестрой любили друг друга — и с отцом тоже любили друг друга. Возможно, даже было время, когда отец и сестра любили друг друга, но этого я не помню. Все мы любили маму, а она — всех нас. Я была маленькой девочкой с косичками, которая сжимала в руках полосатого кота: эта фотография стоит на каминной полке. Мы говорили на языке, отличавшемся от языка соседей, ели другую пишу, усердно трудились и старались никому не мешать. Мы всегда вели себя хорошо, чтобы однажды ночью за нами не пришла тайная полиция.

В раннем детстве я иногда сидела в пижаме на верху темной лестницы и прислушивалась к разговору родителей в комнате на первом этаже. О чем они говорили? До меня доносились лишь обрывки фраз, но я улавливала настойчивые нотки в их голосах. Или, бывало, заходила в комнату и замечала, как резко менялся их тон, а на лицах застывали натянутые улыбки.

Может, они говорили о другом времени, другой стране? Может, говорили о том, что произошло в промежутке между их и моим детством — о чем-то настолько страшном, что я никогда не должна об этом узнать?

Сестра была на десять лет старше и уже одной ногой стояла во взрослом мире. Она знала о неизвестных мне вещах: о них никогда не говорили вслух, только шепотом. Ей были известны ужасные секреты взрослых, и само это знание оставило глубокий след в ее душе.

Теперь, когда мама умерла, Старшая Сеструха превратилась в сторожа семейного архива, рассказчицу небылиц и хранительницу истории нашей жизни. Именно этой роли я больше всего завидовала и ею-то больше всего возмущалась. Мне казалось, пора узнать всю эту историю и пересказать ее по-своему.

Что я знаю о матери? Людмила Митрофановна (Мила, Милочка) родилась в 1912 году в Новой Александрии — небольшом гарнизонном городке, который сейчас находится на территории Польши, а тогда располагался в западной части Российской империи. Ее отец, Митрофан Очеретко, был офицером кавалерии, героем войны и в то же время — преступником. Когда родилась Людмила, ее матери Соне было девятнадцать — она выжила во время войны и проходила стажировку в школе.

Очеретки были не мелкопоместными дворянами, а зажиточными крестьянами из Полтавской губернии в Украине. Они жили на краю хутора и обрабатывали около тридцати гектаров земли на восточном берегу речки Сула. Этим трудолюбивым, однако любившим выпить казакам каким-то образом удалось скопить денег на взятку и заключить выгодный договор на поставку лошадей для царской армии. И это, в свою очередь, позволило им собрать гораздо большую сумму, необходимую для того, чтобы старший сын Митрофан получил место в военной академии.

По всей видимости, Митрофан Очеретко был доблестным воином, бесстрашным и рассудительным: он любил жизнь, но не забывал и о смерти. В отличие от офицеров, набранных из знати, которые даже не считали крестьян за людей, Очеретко заботился о солдатах, берег их жизни и шел на риск, только если это могло принести верную победу. Из грязи и крови Мировой войны он вышел покрытый славой. Решающий момент его жизни наступил в 1916 году, на Восточном фронте, когда Очеретко получил пулю в бедро на озере Нарочь, переправляясь ползком через болото, чтобы спасти двоюродного брата царя, угодившего в ловушку, поскольку весенняя оттепель превратила берега озера в простершуюся на многие мили топь. Очеретко оттащил молодого аристократа в безопасное место и перенес на руках под градом артиллерийского огня.

За свою храбрость он был награжден Георгиевским крестом. Сам царь приколол орден к его груди, а царица погладила малышку Людмилу по голове. Два года спустя царя и царицу расстреляли, а Очеретко стал беглым преступником.

После революции 1917 года Очеретко не пошел ни в Белую, ни в Красную армию. Вместо этого он отвез Соню с тремя детьми — к тому времени у моей матери Людмилы появились младшие брат и сестра — обратно в Полтаву и оставил их на хуторе в полуразрушенной деревянной хате, а сам ушел воевать на стороне повстанцев, в Украинскую республиканскую армию. Нужно ловить момент: пока Россия разваливалась на части, Украина могла воспользоваться возможностью и сбросить с себя имперское иго.

Все эти годы Людмила почти не видела отца. Иногда он приходил посреди ночи, измученный и голодный, а утром снова исчезал.

— Никому не говорите, шо папа був тут, — шептала детишкам мама.

Гражданская война вылилась в череду таких страшных кровавых боен и репрессий, что казалось, будто в людях не осталось ничего человеческого. Не было ни одного города, ни одной деревушки и ни одной семьи, которых не коснулась бы война. В книгах по истории рассказывается об изобретенных новых способах мучительной, медленной казни. Воображение, извращенное жаждой крови, выдумало неслыханные дотоле пытки, и вчерашние соседи становились заклятыми врагами, для которых простой расстрел был слишком мягким наказанием. Но мои родители никогда не рассказывали мне обо всех этих ужасах: я была их любимым «мирным» ребенком.

Мама всегда описывала свое детство в идиллических тонах: долгое лето с палящим солнцем, когда они бегали босиком по полям и купались голышом в речке Сула или отгоняли корову на дальние пастбища и с утра до вечера гуляли на свежем воздухе. Не носили ни обуви, ни штанишек, и никто не указывал им, что нужно делать. Кругом росла такая высокая трава, что в ней можно было спрятаться: яркая зелень, усыпанная красными и желтыми цветами. Небо — голубое-голубое, а пшеничные поля — как золотое полотно, раскинувшееся насколько хватает глаз. Но иногда вдалеке слышались выстрелы и виднелись клубы дыма, поднимавшиеся над горящим домом.

Отец стоял перед картой Украины и читал единственному слушателю поневоле (Майку) насыщенную двухчасовую лекцию по истории, политике, культуре, экономике, земледелию и авиационной промышленности Украины. Его «студент» удобно разместился в кресле напротив карты, но сосредоточил взгляд в одной точке, расположенной за головой лектора. Щеки Майка сильно порозовели. В руке он держал рюмку с маминой домашней сливянкой.