– Ты совсем молод, но можешь прочитать, что на сердце у человека.
– Я давно наблюдаю за отцом.
– Я ненавижу слово «любовница». Наверное, и твоя мать тоже его не любила.
– Музыкантам нужны меценаты. Мой родной отец тоже был музыкантом, так что мне хорошо это понятно.
– Ты тоже станешь музыкантом? Господин Токива надеялся, что мы с тобой найдем общий язык В некотором смысле у нас неплохо получается, правда?
Пока они обменивались улыбками, пытаясь догадаться, что скрывает маска любезности на лице собеседника, пришел Сигэру.
– О, да вы тут не скучаете. – Он ошибочно истолковал ситуацию в свою пользу.
Ёсино Хосокава не страдала отсутствием аппетита. Глядя на нее, можно было согласиться, что хорошо поесть – второе призвание оперных певиц. Сигэру явно наслаждался буйным аппетитом Ёсино Хосокавы. Несомненно, Сигэру привлекали женщины, являвшиеся полной противоположностью его супруге Амико. Он любил большую грудь Ёсино, его воодушевляла ее веселость, иногда переходящая в сумасбродство, поражал ее аппетит, она будто собиралась съесть все, что было в ресторане. Его супруга Амико не обладала ни одной из этих черт.
Во время еды Сигэру неожиданно заявил:
– Каору, ты больше не поедешь в Нью-Йорк. В доме Токива не любят фаталистов и игроков. Возвращайся в институт, чтобы получить хотя бы минимальное образование. Ты нужен семье Токива. Я не говорю тебе: бросай петь. Уроки вокала можно брать и в Токио. Я попрошу госпожу Ёсино заняться с тобой. А если хочешь, можешь учиться у ее преподавателя. Путь музыканта не закрыт для тебя, но необходимо застраховаться от случайностей. Откровенно говоря, мне бы хотелось, чтобы ты поработал в «Токива Сёдзи».
«А, вот оно что», – подумал Каору. Пользуясь стереотипами отцовских наставлений, Сигэру пытался отвести от себя любые подозрения, превратив свою любовницу в преподавателя по вокалу для Каору, и заодно отвлечь его от возвращения в Нью-Йорк, подкупив привилегиями второго сына семьи Токива. Что можно было ответить на это? Посмотрев в лицо Ёсино, Каору решил не церемониться:
– Я никому не скажу о твоей любовнице. А ты не станешь мешать моему возвращению в Нью-Йорк. Как тебе такое предложение?
Противник был не из легких. Именно поэтому нужно бить прямо в лоб. Однако Сигэру ответил так, будто предвидел реакцию Каору:
– Сделки не будет. Я никому не изменяю с любовницей.
Каору бросил взгляд на Ёсино: как она воспримет слова Сигэру, притворявшегося невинным ягненком. Она, похоже, была готова подтвердить эту ложь:
– Да, он никому не изменяет.
– Хорошо. Тогда я расскажу маме о нашей сегодняшней встрече, да?
– Не терплю шантажа. Ты понял меня? Я не собираюсь платить за твое молчание. Хочешь вернуться в Нью-Йорк – пожалуйста. Но мне придется предупредить отца Асакавы, чтобы тот позаботился, как бы ты не встретился с его дочерью. Мамору мне все рассказал. Хочешь пойти примаком в семью Асакавы? Если это правда, то мне грустно. Чем я занимался все эти годы? Воспитывал тебя для того, чтобы тебе в голову пришли подобные мысли?
Каору молчал. Что он мог ответить на эти слова, в которых слышалось: ты наплевал нам в душу? К тому же угрозы Сигэру не напугали его, а, наоборот, помогли ему накопить в себе злость. Какой вред Сигэру могли принести их отношения с Фудзико? Его слова – не более чем необоснованные упреки.
«Какая разница, что случится с домом Токива? Я все равно не останусь Каору Токивой. Когда-нибудь я опять буду Каору Нодой».
Ничего не говоря вслух, Каору склонил голову перед Сигэру. Когда он вновь поднял глаза, он увидел улыбку Ёсино Хосокавы. Почему-то ее лицо показалось Каору похожим на лицо его матери Кирико, которая улыбалась ему, сощурив глаза от яркого закатного солнца. Хотя Ёсино ни обликом, ни жестами, ни движениями не была похожа на его мать, она напоминала ее своей улыбкой. Вот почему Сигэру из всех кандидаток в любовницы выбрал именно Ёсино, подумалось Каору.
Говорят, многие мужчины выбирают себе новых любовниц, до мельчайших черт похожих на тех, кого они любили когда-то. Может быть, подобные пристрастия с рождения впечатаны в их подсознание? Проведя десять лет в поисках улыбки умершей любовницы, Сигэру в конце концов набрел на Ёсино Хосокаву. И у него, и у сына умершей любовницы возникал в сознании один и тот же образ.
2.5
Со смертью бабушки ранее не заметный никому разлад между супругами стал очевидным для всех.
Амико не забыла, как десять с лишним лет назад ее муж регулярно наведывался к матери Каору Кирико. Он и Каору привел в дом Токива, исполняя долг перед умершей любовницей. С тех самых пор Амико напряженно ждала дня возвращения всех долгов мужа. Но муж делал вид, что никому ничего не должен, и невозмутимо продолжал увеличивать долг. Спасаясь бегством от семьи, Сигэру стал спонсором молодой сопрано, чья популярность росла, и проводил дни и ночи напролет в ее квартире, которую он же и предоставил ей для занятий вокалом. Как бы он ни скрывал связь на стороне, его жена Амико обо всем догадывалась. За умелой демагогией муж прятал правду о том, что происходило вне дома, вычеркнув из своего лексикона слово «любовница».
Двадцать пять лет, прошедших после свадьбы, от Амико требовалось быть примерной женой и мудрой матерью и при этом терпеть вечный домашний арест. Что удивительного, если она наконец поддастся соблазну? Амико смотрела на себя в зеркало и думала: каждая ее морщинка в уголках глаз или на шее станет поводом для мести мужу. Свалив на жену всю ответственность за воспитание детей и без тени сомнения решив, что забота о доме целиком лежит на женщине, муж, по-видимому, и не собирался возвращать жене долги. В таком случае ей ничего не оставалось делать, как отомстить мужу и добиться справедливости, пока он в состоянии ответить за свои поступки. Она живет в доме Токива не для того, чтобы превратиться в старуху.
Амико скоро исполнится пятьдесят. Старые друзья и знакомые отпускали комплименты ее внешности. «С годами ты совсем не меняешься», – говорили они. Но у них просто затуманился взор, и они забыли картины далекого прошлого. С течением времени все одинаково стареют. Поэтому стареющие ровесницы стремятся к элегантной и свободной старости. Приводя в пример восьмидесятилетних старух, которые строят глазки мужчинам, годящимся им в сыновья или внуки, и ждут, когда их соблазнят, они нагло врут, что климакс можно задержать навеки.
Красивое неприятие собственного поражения!
Когда Амико просматривала альбомы со старыми фотографиями, у нее даже дыхание перехватывало – так она, нынешняя, не нравилась себе. Лет тридцать назад ей и в голову не приходило, что когда-нибудь стукнет пятьдесят. А сейчас она не могла представить себя восьмидесятилетней старухой.
Свекровь потеряла память о недавнем прошлом и умерла, вспоминая о любви тех времен, когда ей едва минуло двадцать. Быть может, она постарела слишком рано, даже и не разменяв тридцати. Пятьдесят с лишним лет, с того момента, как ее насильно, против воли, вернули в дом и в общество, она терпела свою долгую старость. И все эти годы именно она, свекровь Амико, служила опорой дому Токива и поддерживала его репутацию в обществе. Все в доме Токива подчинялись ее правилам. Теперь, что бы ни делала Амико, осуждать ее было некому. Да и воспоминаний о любви, подобной той, что испытала свекровь, у нее не было. Ее кровавый источник загустел и застоялся.