Внезапно она встала и развернула к себе один из приставленных к стене холстов. Даже не потрудившись переодеть кимоно, она схватила банку белил и принялась густо забеливать картину. Узнай об этом Жестянка Бобов, что сейчас дрожал(а) за свою жизнь на неспокойных просторах Атлантики, он(а) бы наверняка вывалился(ась) из своего розового вместилища за борт, пополнив груды мусора, к которым на дне морском крепятся морские звезды.
На изображение постепенно опускался сивый туман белил, и вскоре верхняя часть картины уже скрылась за его плотной завесой. Так что Жестянку Бобов вряд ли утешило бы, что ниже белесого облака все еще проступала надпись «Бобы… в томатном соусе».
– Представьте себе, что Гилберт Стюарт, набравшись нахальства, в одно прекрасное утро взял и замазал белилами верхнюю половину портрета Джорджа Вашингтона? – наверняка задал(а) бы вопрос Жестянка Бобов. – Смогли бы тогда дети, глядя на двойной подбородок и круглый белый воротник, узнать в них того, кто был первым в сражениях, первым в мирных начинаниях, первым в сердцах своих соотечественников? Что, если бы Леонардо…
Нет, Жестянка Бобов наверняка бы обиделся(ась), хотя ему(ей) и показалось бы любопытным, что половина портрета осталась нетронутой.
Объясняется это тем, что в тот момент, когда процесс забеливания картины шел полным ходом, в дверь постучали.
– Кто там? – крикнула Эллен Черри.
– Посыльный.
– Посыльный?
– Вам цветы.
Хм… более чем странно. Все посылки, в том числе и цветы, было принято оставлять у швейцара. Нет, что-то здесь не так. Более того, голос (мужской) имел странный акцент, словно южанин пытался говорить по-французски. На ум тотчас пришел Бадди Винклер, однако голос явно принадлежал кому-то другому, и Эллен Черри ощутила нечто, весьма близко напоминающее мандраж.
Не снимая цепочки, она слегка приоткрыла дверь – чуть-чуть, на самую щелочку. Там стоял посыльный в униформе – словно только что переместившийся сюда из двадцатых годов. На нем был сизоватый мундирчик с двумя рядами медных пуговиц, брюки-галифе, заправленные в высокие зашнурованные ботинки, и офицерская фуражка с блестящим черным козырьком – ни дать ни взять шофер Великого Гэтсби. И хотя Эллен Черри сочла его ходячим анахронизмом, вместе с тем она была вынуждена признать, что в принципе любому из дорогих цветочных магазинов не стоило большого труда заставить своего рассыльного напялить столь дурацкий наряд. Более того, отметила она про себя, загадочный визитер действительно держал в руках длинную зеленую коробку, в какие обычно упаковывали розы. А еще у него был с собой коричневатый конверт с эмблемой книжного магазина. Это поначалу показалось Эллен Черри подозрительным, хотя если он работал в агентстве, то, кроме цветов, вполне мог разносить и книги. И все равно, что-то в нем ей не нравилось. Было в его облике нечто фальшивое. Например, темные очки и небольшая бородка, которые куда уместнее смотрелись бы где-нибудь на бразильском пляже. Как странно он смотрит на нее, как нервно облизывает губы…
Свободной рукой она поплотнее, под самую шею, запахнула на груди кимоно. Если этому клоуну хочется поглазеть на голое женское тело, то на это есть стриптиз. Эллен Черри подумала, не открыть ли ей дверь пошире, чтобы принять цветы. В конце концов, в его галифе ширинка на старинный манер, на пуговицах. Не слишком удобная вещь для насильника. С другой стороны, а вдруг эта коробка от Дядюшки Бадди и в ней вовсе не розы, а что-то другое? Да и этот тип в клоунском наряде все таращит на нее глаза и облизывает губы. Эллен Черри почему-то стало не по себе.
– Оставьте цветы у администратора в вестибюле, – сказала она и захлопнула дверь, а захлопнув, приложилась к ней ухом, прислушиваясь. Прошло несколько минут, прежде чем она услышала, как утренний гость направился по коридору в сторону лифта. Затем Эллен Черри выглянула в окно, чтобы проследить, как он выходит из «Ансонии». Зеленой коробки в руках у него уже не было, только пакет. Значит, все нормально, решила она, но в следующее мгновение он обернулся и бросил взгляд вверх, в ее сторону. Эллен Черри отскочила от окна как раз в тот момент, когда он помахал ей рукой.
Она торопливо оделась. Кстати, она сама не могла сказать почему. Пара трусов была выхвачена из ящика комода с такой неожиданностью, что у Дарумы от столь резкого движения закружилась голова и все поплыло перед глазами.
– Сатори, неуловимое сатори. Ясный свет проникает в наше сознание подобно руке карманника. Ом вуга нам, – принялась напевать его батарейка.
Эллен Черри вытащила пару колготок, надела шерстяную юбку и свободный хлопчатобумажный свитер. И лишь только когда выбрала туфли – из тех, что еще не были испачканы соусом «Спайк», – до нее вдруг дошло, что она оделась скорее для улицы, чем для мольберта.
Так что процесс забеливания не возобновился. Как, впрочем, и картина не была повернута назад лицом к стене. На протяжении всего утра Эллен Черри то с замиранием сердца смотрела в окно, то разглядывала нижнюю половину консервной банки.
«Наверно, я не готова, – размышляла она. – Не готова снова взяться за кисть. Будь я готова, у меня было бы соответствующее настроение. Меня ни за что не остановил бы случай вроде этого. Меня вообще ничего бы не остановило. Стой там за дверью сам дядя Бад – без штанов и во всеоружии, – я все равно занималась бы живописью. Мне казалось, что я готова. Но увы, я ошиблась».
Вскоре после полудня зазвенел телефон. Звонил Абу. Они со Спайком в ресторане и хотели бы знать, не согласится ли она приехать. Срочно требуется ее мнение. Нет-нет, ресторан тут ни при чем, пояснил Абу. Нечто из другой оперы. Эллен Черри было в принципе все равно.
– Буду у вас сию же секунду, – сказала она и бросилась из квартиры с такой поспешностью, что забыла жакет и была вынуждена вернуться.
Проходя через вестибюль, она вспомнила про коробку с цветами. Якобы с цветами. Захвачу ее с собой, подумала она. Спайк и мистер Хади подскажут, что с ней делать.
Коробка оказалась совсем легкой. В ней ничего не тикало. Пахло же от нее холодильником.
На Ближнем Востоке в верхний слой штукатурки подмешивают песок. Песок придает ей особую поверхность, но главным образом – прочность. Песок для штукатурки – то же самое, что эрудиция для сердца. В ресторане следовали древней левантийской традиции, отчего заведение сильно смахивало на Иерусалим. Когда же рабочие в полдень в среду прекратили работу, одна стена все еще оставалась оштукатуренной не до конца. Стена позади эстрады – штукатурка на ней была гладкой, без примеси песка.
– Они вернутся лишь в понедельник утром, чтобы закончить работу, – пояснил Абу. – Так что утренней смены в этот день не будет. А это значит, что у тебя, дорогая, будет дополнительный выходной.
– Отлично, хотя лично мне больше нравится, когда стена гладкая. Как-то приятней на вид, не так сурово.
– Зато шершавые стены смотрятся как настоящие!
– Тебе нужен игрушечный городок, а не Иерусалим, – добавил Спайк. – Да, Иерусалим – это тебе не клумбочки-газончики.