Свирепые калеки - читать онлайн книгу. Автор: Том Роббинс cтр.№ 58

– О, так наш Брайан – спортсмен?

– Нет, он сам не играет. Он капитан болельщиков.

Свиттерс расцвел.

– Ах, капитан болельщиков? Он, часом, ночами в «KFC» не подрабатывает?

Она замотала лютиковой челкой в знак отрицания.

– Ох, я попытаюсь сбежать пораньше. Ну, типа после первой четверти. Думаю, домой меня подбросят. А предки вернутся из Сан-Франциско не раньше десяти. Они сами сказали.

– А зачем ты пораньше сбежишь с матча и приедешь домой?

Опустив пушистые ресницы так низко, что они едва не смели румянец с ее щек, девочка серьезно – о, как серьезно! – проговорила:

– Чтобы побыть с тобой.

Она неловко скользнула к нему в постель, поцеловала его поцелуем кратким, но влажным, убрала одну из его рук с обложки «Поминок по Финнегану» и положила ее по соседству от своей промежности.

– Я хочу остаться с тобой обнаженной, – выпалила она, тихо, но горячо – точно струя пара ударила в воздух.

Свиттерс с трудом сглотнул, словно проталкивая внутрь себя гусиное яйцо. Когда же гортань перестала вибрировать, он переспросил:

– Ты уверена?

Она торжественно кивнула.

– Я… мне так кажется. Ты мой… мой… Но я… Я приеду, если смогу. Может не получиться.

На следующий день весь дом остался в распоряжении Свиттерса. Он провалялся в постели до тех пор, пока не услышал, как «мерседес» выкатился из трехместного гаража и взял курс на модные лавки Мейден-лейн. Тогда Свиттерс позавтракал – ореховым маслом и бутербродами с соевым беконом, удобно расположившись снаружи, у плавательного бассейна. Бассейн был пуст – сезон уже закончился – и сверху накрыт листом синего пластика, при виде которого Свиттерс на краткую долю мгновения мысленно вновь перенесся на «Деву» Инти, под изодранный навес, с помощью которого плоскодонка тщетно пыталась защититься от южноамериканского солнца. В ноябре солнышко Сакраменто в подобном обуздании не нуждалось, хотя, безусловно, здесь оно грело теплее, чем в Сиэтле. Площадка для игры в гольф, примыкающая к оштукатуренному дому на ранчо, что Юнис выиграла в брачную лотерею, была зелена, как последний коктейль Сократа, однако между ею и прибрежной грядой на западе и горами Сьерра-Невада на востоке все было настолько янтарно-желтым и желтовато-коричневым, пропыленным и побитым молью, что напомнило ему семейство львов во второразрядном зоопарке. Эти зрительные овсяные хлопья, но без молока, похрустывали у него в глазах, и Свиттерс думал про себя, что ежели бы ему довелось пересекать эту стерню сразу после того, как пшеницу и ячмень уже убрали, так в кресле ему было бы куда удобнее, чем пешком. Даже стальные подошвы Инти такого не выдержали бы.

Покончив с завтраком, Свиттерс решил помедитировать. Начать всегда бывало непросто – его внутренние мыслительные и словоизвергательные реки текли слишком быстро, затапливая и снося буддийские плотины, – а в то утро включиться и вовсе не получалось. Впрочем, Бобби учил его не дергать вентилей, так что он посидел некоторое время пассивно и безучастно, не вызывая мыслей намеренно, но и не пытаясь глушить их, и со временем поток пошел на убыль – если не считать одной-единственной неиссякаемой струйки, источник которой заключался в Сюзи. Спустя примерно час Свиттерс подумал: «Да какого черта!» – и сдался. В продолговатый мозг он Пустоту не впитал и не вобрал, но подобрался к Пустоте ближе, чем аэропорты – к большинству крупных городов; перед ним уже блеснули ее незримые горизонты, он уже вдохнул ее лишенные запаха дымы, а поскольку Пустота вечна, Свиттерс знал, что никуда она не денется и в следующий раз, как он возьмет билет в нужном направлении. Просто сегодня не складывается. Сегодня, к добру или к худу, день размышлений о Сюзи.

«В чувственных томлениях юной девушки заключена некая неизъяснимая сладость, – думал он про себя. – Нечто отрадное и вместе с тем печальное». Тоскует она не по оргиастическому высвобождению – это придете годами. И даже не по усилению той сладкой дрожи, что ее тело вот уже некоторое время мягко будит в гениталиях. И тоска эта – не то чтобы тоска по любви и теплу: на самом деле, чем больше тепла и любви девочка получает от семьи и друзей, тем меньше этот аспект задействован. По сути дела, это томление – ничто иное, как тяга к информации. К информации о мужчинах, о том, каково это – быть с мужчинами, наедине, в темноте; девочка чувствует: эта информация нужна ей для того, чтобы прокладывать путь через загадочные просторы будущей жизни. Подсознание шлет ей сигналы о том, что эта информация жизненно необходима для выживания во взрослом мире, а ее гормоны, в силу собственных причин, эти сигналы усиливают потоками нарастающего зуда и трепета. Сексуальное томление в большинстве случаев скрывает в себе глубоко укоренившееся желание установить некую связь с тайной бытия, но при этом в томления юных вплетается еще и робкое, хотя и оптимистичное стремление разгадать мелкие (впрочем, на тот момент они мелкими не кажутся) тайны вселенной взрослых – вселенной, на которую пала длинная тень пениса, а вагина служит вратами как к стыду, так и к спасению. И если томление многих женщин постарше лишено этой сладости, так потому лишь, что они уже собрали по мелочам всю ту информацию, к которой девочки стремятся с таким робким исступлением, – собрали и остались глубоко разочарованы и недовольны, особенно в том, что касается мужчин.

Свиттерс вернулся в дом и некоторое время раскатывал туда-сюда, описывая круги вокруг допотопных маслобоек, прялок и крайне неудобных деревянных кресел-качалок. Если ему когда-либо предложат прокатиться на машине времени, колониальная Америка [121] окажется в самом конце списка его предпочтений, хотя Свиттерс очень подозревал, что Джефферсон, Франклин и прочая компашка окажутся недурными собутыльниками, возможно, даже достойные членства в клубе К.О.3.Н.И., – а никто не скажет того же ни об одном государственном деятеле последних ста пятидесяти лет.

По контрасту с суровой практичностью ран неамериканского декора, содержимое материнских гардеробов – а Свиттерс не упустил возможности придирчиво таковые исследовать – ослепляло изысканной роскошью. Там, лишенные плоти, силуэтам которой они подражали, висели мягкие и ворсистые брючные костюмы, короткие, облегающие платья для вечеринки с коктейлями, матовые замшевые пиджаки, отделанные каракулем, и на каждом красовался неброский, но надменный флажок с итальянским названием («Oscar de la Renta», «Dolce amp; Gabbana»), каковые Свиттерс непременно опознал бы, если бы читал «Вог» или «Ньюсуик» вместо «Трайсикла» и «Солдата удачи». [122] И Юнис была этих одежд вполне достойна, поневоле признавал Свиттерс, хотя в свои пятьдесят семь, на его придирчивый взгляд – крашенные хной волосы собраны в пучок, лицо все в хрупких складочках, – не так искрилась шармом, как ее мать, Маэстра, в том же возрасте. Гардероб Дуэйна – а Свиттерс заглянул и туда – был битком набит дурацкими причиндалами для гольфа и блестящими костюмами, которых он, Свиттерс, в жизни не надел бы и на петушиный бой в Чиангмае. [123]