– Даже если наши лучшие слова по большей части опошлены, искажены и выхолощены рекламщиками и торгашами… – Свиттерс прервался на полуслове. Он чувствовал – надвигается проповедь, – но слишком устал и – хотя внешне это едва ли проявлялось – был слишком потрясен, чтобы с нею справиться.
Смайт воспользовался моментом.
– А теперь расскажи мне про…
– Дело в том… – Как Джеймс Браун,
[74]
измученный и обессиленный, клонится к микрофонуради последнего, ну, совсем последнего возгласа, Свиттерс мгновенно ожил. – Слова по-прежнему справятся с чем угодно, чем бы мы в них ни швырнули, включая «драму на кухне». «Поминки по Финнегану» – тому подтверждение. Это – вопрос употребления. Если дом покосился, шатается, а в щелях ветер гуляет, мы же виним каменщика, а не кирпичи.
– Гм…
– Наши слова с чем угодно справятся. Это синтаксис нас ограничивает.
– А что не так с нашим синтаксисом?
– Ну, во-первых, он слишком абстрактен.
– А во-вторых?
– Он слишком конкретен.
В наступившей тишине Свиттерс свернулся поудобнее в гамаке и закрыл глаза.
Свиттерс подремал еще минут десять; за это время наканака спустились по лестнице и разложили в костровой яме немного юкки – запечь на углях. Смайт в возбуждении расхаживал взад-вперед по помосту. Когда наконец Свиттерс вновь открыл глаза – «как у большого злого волка из «Красной Шапочки», говаривала Сюзи, – Смайт мгновенно оказался с ним рядом.
– Слушай, а что за бродвейский мотивчик ты только что напевал?
Захваченный врасплох Свиттерс едва не проболтался – едва не выпустил «Кошек» из мешка, так сказать.
– Это… да нет, вряд ли. Скорее всего какая-нибудь… какая-нибудь импровизация из… гм… Заппы или «Грэйт-фул Дэд», – пробормотал он, сохранив тайну, которой не поделился даже с Бобби Кейсом. – Кстати, к слову, Конец Времени – если мы и дальше будем так его называть, – из него получится просто-таки совершенный в своей законченности дэд-хед,
[75]
ты не находишь? Череп в форме египетской пирамиды. Остается лишь взять косточку дикой индейки и вдуть ему в нос прах Джерри Гарсиа.
Музыкальные пристрастия Потни Смайта лежали в направлении Вивальди, но он был благодарен уже за то, что разговор вновь вернулся к кандакандерскому шаману.
– Пока я ничего особенно вдохновляющего не услышал. Ну расскажи, как все было, – с того момента, как накануне вечером ты воссоединился со своей пташкой. О чем речь-то шла?
Речь-то шла много о чем, и, надо думать, немало потерялось в переводе, но в общем и целом, если верить Свиттерсу, его встреча с Концом Времен не слишком отличалась от смайтовской. Шаман общался с гостем из-за ширмы, однако даже этот барьер не мог скрыть его восторга по поводу пирамидальной клетки и ее обитателя. Что до Морячка, тот тараторил беспрерывно. Или нет? Его традиционное наставление – «Нар-роды мир-pa, р-расслабьтесь!» – раздавалось из-за ширмы с тридцатиминутными интервалами, и хотя по интонации и содержанию тирада оставалась все той же, частотность передачи радикально изменилась. Впоследствии Свиттерс сообразил, что, возможно, крики издавал сам Конец Времени: индейцы Амазонии славятся своей способностью подражать птичьим крикам. А может, они орали дуэтом: то один, то другой.
– Мы протрепались всю ночь – этот парень, Ямкоголовая Гадюка, просто мастак насчет передачи всяких там нюансов и тонкостей. Болтали насчет ловушек мрачности, о легкомыслии и недомыслии, борьбе и игре. Я-то главным образом повторял чужие теории, а вот твой curandero,
[76]
напротив, то и дело подбрасывал недурственную идейку-другую из числа собственных. Так, например, он сказал, что, дабы противостоять натиску белых, его народ должен создать себе щиты из смеха. И, думается мне, это надо понимать буквально. Он говорит о смехе как о некоей силе – как о силе физической или как о природном явлении. В царстве смеха, мол, сливаются свет и тьма и уже не существуют более как раздельные, обособленные сущности. Люди, способные жить в этом царстве, освободятся от двойственности жизни. Белому этот трюк недоступен: белому недостает знаний кандакандеро о разных уровнях реальности, и кадакам до поры это тоже не по силам, потому что им недостает жизнерадостности юмора белого человека. Тот же, кто с успехом совместит одно и другое, станет скользить сквозь мир, точно «тень света». Ты способен себе представить тень света? Человека, в котором светоносное и темное начала неразделимы? Это мне отчасти напоминает «нейтральных ангелов», если ты знаком с таким термином.
– Гм… Смею заметить, он здорово вырос интеллектуально с тех пор, как мыс ним пообщались.
– Для субъекта, мозг которого втиснут в пирамиду, это и неудивительно. Однако его смех постепенно выходит из-под контроля. На слух – прямо как у дятла Вуди.
[77]
Один мой приятель так гоготал, забавляя девочек в бангкокском баре.
– В самом деле? Ладно, продолжай, продолжай. Что было дальше?
– А, ну… гм… не знаю. Говорю же, мы так и чесали языки всю ночь напролет. А потом съели на завтрак попугая моей бабушки.
Моряка Свиттерс съел не нарочно. В тот момент, по правде говоря, он понятия не имел, чего ест. Он-то полагал, что тыква с жидким сероватым мясным рагу содержит в себе жилистую плоть престарелой курицы. Лишь позже, когда Свиттерс пробудился, отдохнув часа четыре или все пять, Ямкоголовая Гадюка продемонстрировал ему головной убор из перьев Моряка – Конец Времени соорудил его прежде, чем отбыть восвояси. К тому времени отрыгнуть завтрак было уже поздно.
Шаман съел попугая, чтобы магия птицы перешла к нему. «Тебе еще повезло, что он и тебя заодно не слопал, – проворчал Ямкоголовая Гадюка в ответ на Свиттерсову возмущенную отповедь. – Ты с кем, собственно, связался? С позером-эксцентриком с киностудии?» Жаркое из попугая было подано Свиттерсу в качестве испытания. «Он хотел проверить, насколько ты силен», – объяснил метис.
Одним испытанием дело не ограничилось. Ямкоголовая Гадюка предложил Свиттерсу надеть головной убор и на закате выйти одному в лес. Это будет знаком для Конца Времен возвратиться – после чего он покажет себя, пирамиду и все прочее и лично даст gringo bianco
[78]
корень видений.