Свирепые калеки - читать онлайн книгу. Автор: Том Роббинс cтр.№ 131

Свиттерс перешел на французский: Тофик, как многие жители Дамаска, этот язык худо-бедно знал.

– Если слово «земля» употреблено здесь в значении «нация», тогда «земля свободных людей» – это оксюморон. Слово знакомо? Оксюморон – ложный парадокс, несоответствие, возникающее не из всеобъемлюще противоречивой природы вселенной, но из неуклюжего или обманчивого, словом, неправильного словоупотребления. Наши оксюмороны будут поопаснее наших ракет, приятель. С тех пор, как превратная фраза «настоящая искусственная кожа» была воспринята населением безо всяких протестов, это проложило дорогу всевозможным обманам куда более грандиозным и утонченным, а уж они-то ждать себя не заставили. Эй, пойми меня правильно, Тофик, я не подрывник-оппозиционер. После восьми месяцев житья-бытья на турецком горохе я бы с превеликим удовольствием слопал американский ужин – жареную ветчину с подливкой, да такую жирную, что еду надо к зубам привязывать, чтоб разжевать. А потом – шоколадный батончик «Крошка Рут», и часок-другой «Коротышки Германа». И, если уж начистоту, я почти так же восхищен предприимчивым дельцом, у которого достало нахальства проталкивать «настоящую искусственную кожу», как разочарован в публике, не линчевавшей его за это. Ф.Т. Барнум, [252] Йозеф Геббельс, Джон Фостер Даллес. – Свиттерс сплюнул в окно. – Этот подонок с его «настоящей искусственной кожей» достоин водить компанию с самыми отпетыми мерзавцами из их числа.

Свиттерс оглянулся удостовериться, прислушивается ли Тофик ко всем этим разглагольствованиям, и обнаружил, что тот спит как убиты и. Ну что ж, о'кей, самое время вытащить на свет божий мистера Беретту. Он извлек пистолет из его крокодильей темницы и засунул за пояс брюк. Свиттерс не сомневался, что ватиканский поверенный (бог весть уместны тут сережки кавычек или нет) вооружен.

В его воображении палец этого типа ложился на ручку чашки или на засахаренный финик в точности так же, как на курок. И чем дольше Свиттерс представлял себе эту картину, тем тревожнее становилось у него на душе. Наконец он осторожно потряс Тофика за плечо.

– Тебе приснился Луисвилл, штат Кентукки, верно? Американский доллар тебе приснился. По ухмылке вижу, что так. Извини, что прерываю тебя, парень, но у меня возникла острая потребность в стратегической передислокации.

Тофик, сонный и раздраженный, тем не менее выполнил все инструкции дословно: погасив фары, объехал оазис вокруг, подобрался, так сказать, с тылу и припарковался у глинобитной стены. Бормоча себе под нос, Свиттерс задом выбрался через окно и вскарабкался на крышу машины. А уж оттуда перебраться на стену было делом одной минуты. Усевшись на стене, он знаком велел Тофику возвращаться к воротам – и задумался, что делать теперь. Не то чтобы он тревожился: свет в оазисе еще не горел, так что он знал: в любую минуту Пиппи придется… Ага, отлично, вот и она!

Раздалось низкое электрическое гудение – словно духовная мантра Томаса Эдисона или романтическое воркование влюбленных людоедов. Ближе к центру оазиса замерцали огоньки. Пиппи «задним ходом» вышла из генераторной будки и пустилась рысцой – косички так и мотались туда-сюда, – словно спешила вернуться к незаконченному делу где-то в другой части оазиса. И тут краем глаза Пиппи заметила Свиттерса. И, со всей очевидностью, не узнала. Судя по ее воплю, она, чего доброго, на мгновение перенеслась обратно в Нотр-Дам – впрочем, в том, чтобы принять Свиттерса, угнездившегося на стене, с сигарой в зубах, кончик которой мерцал алым в сгущающихся сумерках, – так вот, в том, чтобы принять его за горгулью, не было ничего нелепого. Свиттерс окликнул ее по имени – ни одна жуткая горгулья на ее памяти ничего подобного не проделывала, даже в ее ночных кошмарах, – и все же Пиппи по-прежнему дрожала от страха, закрыв рот веснушчатой рукой. Возможно, она приняла его за призрак кардинала Тири, явившийся покарать пахомианок, не оправдавших его доверия. Пиппи была достаточно подвержена обману чувств, чтобы устрашиться чего-то в этом роде. Те, что глубоко религиозны, по определению суеверны. Пиппи медленно осенила себя крестом, и Свиттерс отметил про себя – отнюдь не впервые, – как она похожа на Анну, дочку Одубона По, Анну средних лет. Ох уж эта сочная веточка, ох уж эта Анна! Только подумать, что он мог бы… Но с какой стати вспоминать об этом сейчас?

– Пиппи! C'est moi. Les echasses, s'il vous plait. Ходули. Depechez-vous. C'est moi, bebe. [253] Гребаный цирк снова в городе!

Осознав, что это и впрямь Свиттерс, Пиппи снова взвизгнула. Запрыгала кругами, возбужденно вопя, – и наконец взяла себя в руки и бросилась принести ему ближайшую пару ходулей. То были ходули-гиганты, ходули «Барнум amp; Бейли», абсурдно длинная пара, ибо его собственные – сделанные по индивидуальному заказу двухдюймовые – остались в его прежней комнатке, а у ворот, на своем законном месте, хранились обычные. Какого черта. Не сам ли он за ними послал? Пришлите клоунов.

Если ходули, поддерживающие его на высоте двух дюймов от земли, были аналогичны просветлению, то эта экстравозвышенная пара, должно быть, олицетворяла нирвану. Неудивительно, что достигнуть состояния нирваны удавалось столь немногим. Свиттерс, к тому времени – квалифицированный «ходулечник», на удлиненной модели выглядел едва ли не столь же неуклюже, как в первый и единственный раз, когда на них встал. Он пошатывался, спотыкался, опасно раскачивался – но тем не менее тронулся в путь, поспешая за Пиппи и весьма радуясь тому, что руки у него свободны. Пока руками он раздвигал листву, проходя по садам. В какой-то момент он стукнулся головой о высоко растущий сук ивы, вспугнув пару устроившихся на ночлег кукушек: те ракетами взмыли из своего неопрятного гнезда, а в их привычной мелодично-скорбной песни послышались гневные, истерические ноты. Свиттерс схватился за ветку, чтобы не упасть, – и еще одна изящная бело-оливковая пташка с шумом взвилась в ночной воздух.

– Да хватит стервиться, – отчитал он птиц. – Не так уж, на самом деле, и поздно. Прям как моя бабушка, честное слово.

Подстраиваясь к его шагам, чтобы оказаться поблизости и помешать его падению, ежели тот вдруг опрокинется, Пиппи – то и дело оборачиваясь через плечо и выплескивая очередную порцию стаккато – пыталась по мере сил ввести Свиттерса в курс событий.

– Из Ватикана. Хотят забрать его. Пророчество. Церковь о нем знает. Фанни сказала. Осторожно – голову! Хотят забрать немедленно. Думаю, Красавица-под-Маской не отдаст.

К тому времени, как Пиппи и Свиттерс достигли главного здания, переговоры утратили всякое подобие корректности. Собственно говоря, участники вышли из комнаты заседаний и теперь, разбившись на группы, стояли снаружи, у кустов жасмина, бурно споря. Ну что ж, стало быть, незаметно к ним не подкрадешься. Десятифутовый Свиттерс, вихляясь и шатаясь, вышел на свет Божий через грядку с баклажанами как раз в тот момент, когда церковник постарше, лиссабонский ученый, сорвал с аббатисы покрывало. Аббатиса отвесила ему пощечину – сей легкий удар потряс его куда меньше, нежели внезапно открывшаяся взгляду двухэтажная бородавка. Словно прикованный к месту, он таращился на сей нарост, когда внимание его отвлекло прибытие покачивающегося из стороны в сторону колосса – в горле бурлит сироп «Bay!», в волосы набилось полным-полно листьев.