Сайонара, Гангстеры - читать онлайн книгу. Автор: Гэнъитиро Такахаси cтр.№ 16

— Евгений Брониславович, что скажете насчет последней статьи «Три приветствия товарищу Сталину»?

— Вы что — идиот? — ответил ему Пашуканис.

Пашуканис отвел голову в сторону в момент, когда прозвучал выстрел, так что пуля пробила висок.

Вот какой величины наша классная комната. Надеюсь, что я объяснился.

В кабинете висит доска Вообще-то у нас есть даже мел. Слово «мел» вызывает ассоциацию со словом «белый». У нас же есть и белый, и красный, желтый, синий, зеленый, розовый мелки и даже мел цвета берлинской лазури.

Когда я писал «Озарения» Рембо на доске, я выбрал кремово-желтый.

Для «Песни ветра» Хаусмена — травянисто-зеленый.

Мелок кофейного цвета я взял для опуса Тракля. Это была идея Книги Песен, она мне ее подсказала.

Строки Тракля, написанные желтым мелом, начинают терять сходство с ним самим и его стилем. Его стихи ненавязчивы; кажется, они просто ускользают.

Стихи Рильке единственные не работают ни в каком цвете. Его произведения относятся к тому разряду вещей, что не поддаются написанию на доске.

Еще имеются стулья и парты. Маленькие деревянные стульчики и небольшие парты.

Располагаются они подобным образом:

Окон нет.

Сейчас, рисуя это, вспомнил, что был и столик, на который я ставил термос, книжки и прочую дребедень.

Мой термос с горячим кофе стоял на этом столике. Обычно я притаскивал и книжки, но теперь у меня не осталось ни одной.

Только этот термос с кофе.

Это купаж сортов «мокко» и «апельсиновый цвет» в равном количестве, после чего добавляется буквально капля коста-риканского кофе. Рецепт Книги Песен.

Я пью кофе в ожидании прибытия учеников.

Да, чуть не забыл еще об одной важной детали.

По соседству с нами живет вампир.

Очень тихо живет. Сосед он отнюдь не шумный.

Но стоит приложить ухо к доске, и можно услышать — правда, совсем тихо, — как он напевает за бетонной стеной.

Голос настолько тих, что я не могу разобрать, о чем его песня.

Никто еще не видел этого вампира, мы даже точно не знали, как проникнуть в соседнее помещение. Ведь все помещения на втором цокольном этаже, не считая классной комнаты, где я сижу, замурованы.

Похоже, вампир тих и самосозерцателен, как буддийский монах.

Он еле слышно крадется, прогуливаясь по цементному полу в замурованном пространстве, либо поскрипывает креслом-качалкой.

Иногда вампир заходит в санузел, как и прочие смертные.

И тогда можно расслышать, если не помешают посторонние звуки с улицы, как вампир спускает воду в туалете. Даже не нужно прижимать ухо к доске.

Как только одна вода сливается, другая начинает журчать, постанывая в трубах и наполняя бачок.

Там что-то не в порядке с сантехникой:

«Хлюп-хлюп, хлямп-хляп, хляп-хлип, глумп-гломп».

Как будто за стенкой сосут чью-то кровь.

Когда трубы вампира начинают хлюпать во время занятий, мы с учениками замираем, вслушиваясь.

Сейчас я стою, прислонясь ухом к доске, снова гадая, что это за песня, которую постоянно напевает вампир.

Мне кажется — или, может, мнится? — что это слова «Ну кто же боится вампира?»

Моя система преподавания была не совсем обычной. То есть я вовсе и не преподавал — в смысле, не занимался передачей информации.

Хотите узнать о поэзии — читайте книги и поэтические сборники. Там вы найдете все. Все, что хотите.

Мои познания в поэзии обрывочны, смутны и неопределенны. Им нельзя доверять.

Да я и не учу людей, как толковать стихи, интерпретировать поэзию и всякой прочей дребедени.

В этом я не слишком силен, мягко выражаясь.

Когда я читаю стихи, все, что я могу о них сказать, — это: «Вот это да! Как здорово!» или «Боже, ведь это просто ужасно!» Других оценок от меня не ждите.

То есть все, что мне оставалось, — это тема «Как писать стихи». Или «Как создается поэзия». Самый резонный выход, не правда ли? Научиться самому предмету, а не умению его толковать, так ведь? Не об этом ли мы все думаем и мечтаем? Я, например, точно.

Но дело в том, что, существуй в этом деле определенная техника, позволяющая любому писать чудесные стихи, я бы предпочел первым освоить ее.

И, владей я такой техникой, я бы создавал один шедевр за другим, никому ее не раскрывая, пока не включил бы свое имя в список Нобелевских лауреатов.

Я поэт, но понятия не имею, как пишу стихи и откуда что берется.

Да и сомневаюсь, что существует подобная техника.

Мы, поэты, проводим жизнь в ожидании мига блаженного соскальзывания в вечную тьму, где, как частицы из атомов мироздания, складываются созвучия, слова и образы. При этом не имея даже отдаленного понятия, куда при этом идти и что делать, чтобы получилось хоть что-нибудь.

При этом я почти не прилагаю никаких усилий.

Если же вы будете настаивать на более конкретном ответе, скажу, что я скорее регулировщик движения. Наверное, моя роль сводится к этому. Дать верный старт.

Ученики, приходящие сюда, все до единого пишут стихи. И никто понятия не имеет, что он при этом пишет и что это за стихи.

Им не скажешь: «Пишите, что вам нравится».

Может быть, я некомпетентен как поэт, но я не уклоняюсь от ответственности.

Просто беседую с учениками. Ну, скажем, консультирую их. Мы обсуждаем.

Хотя на самом деле по большей части я не говорю, а слушаю.

Поэзия — вещь крайне патологическая. Я бы даже сказал, сказочно патологическая. Конечно, это вовсе не значит, что все патологические личности являются поэтами. Вот здесь-то собака и зарыта.

Если кто из вас поистине, искренне, из глубины сердца пожелает заниматься поэзией и при этом попадет в тупик, не зная, что и как писать, надеюсь, дорога приведет вас в нашу «Школу».

Я выслушаю вас.

Вам будет предоставлено слово выступить перед остальными.

Я хочу, чтобы вы чувствовали себя свободно и раскованно, чтобы все вершилось по вашей воле и желанию, чтобы вы говорили о чем угодно, самостоятельно выбирая тему, какой бы расплывчатой, неопределенной, обескураживающей и невероятной она ни казалась. Даже если мы окажемся наедине на этом глухом, замурованном этаже и вы станете говорить о сексе, будьте уверены, что я не наброшусь на вас, срывая одежду, и не стану «подбивать клинья» иным образом.