Мы со Скэбисом взяли в прокате машину и поехали в Эсперазу, маленький городок неподалеку от Ренна, где родилась Мари Денарно (и где у нас были заказаны номера в гостинице). Согласно одной из версий истории Ренн-ле-Шато, до того, как пойти в услужение Соньеру, Мари работала в Эсперазе модисткой-шляпницей. Собственно, это похоже на правду. Отец Мави, Гильом Денарно, был «шляпных дел мастером» (о чем имелась соответствующая запись в старинной регистрационной книге которую мы просмотрели в городской мэрии прошлым летом), а сама Эспераза была шляпным центром провинции. Во времена Соньера в городе работало ни мало ни много четырнадцать шляпных фабрик. Две или три действуют до сих пор.
– Может, поэтому в здешних краях все немного с приветом, – заметил Скэбис, когда мы кружили по городу в поисках нашей гостиницы. – Не зря же есть поговорка: «Безумный, как шляпник». На самом деле шляпники часто сходили с ума. Раньше при обработке фетра использовали ртуть, а отравление ртутными парами – страшное дело. Судороги, нарушение речи. На поздних стадиях – галлюцинации и умственные расстройства. Поговорка «Безумный, как шляпник» была известна уже во времена Льюиса Кэрролла, так что Безумного Шляпника из «Алисы в стране чудес» придумал не он.
Мадам Ривье, хозяйка маленькой «домашней» гостиницы, где у нас были заказаны номера, владела также весьма симпатичной коллекцией узорчатых передников. У нее был старенький Лабрадор, который повсюду ходил за нею, как хвостик. Мы с облегчением убедились, что мадам не страдала умственными расстройствами (в свете давешнего разговора о шляпниках у нас были некоторые опасения). Она встретила нас с лучезарной улыбкой и говорила без умолку минут десять – разумеется, по-французски, так что мы со Скэбисом не поняли ни единого слова, – после чего удалилась в сопровождении своего Лабрадора. Эту гостиницу нам порекомендовали родители Скэбиса. Они не раз останавливались в заведении мадам Ривье и особенно хвалили здешние завтраки: как за качество, так и за количество. Завтраки были действительно грандиозными, в чем мы со Скэбисом убедились на следующий день – и продолжали убеждаться ежедневно. Мы так объедались, что потом даже и не обедали. Есть не хотелось до самого вечера. Нас слегка огорчило, что наша хозяйка не приходилась родственницей Жаку Ривье, священнику из Эсперазы, который исповедовал Соньера на смертном одре и настолько проникся услышанным, что отказал умирающему в последнем причастии и, по утверждению некоторых очевидцев, с тех пор никогда больше не улыбался. Однако сама гостиница – три спальни, гостиная с настоящим камином, поленница дров на крыльце – была просто волшебной.
Мы по-быстрому распределили спальни (наименее удобную, естественно, оставили для Бельи), сразу поехали в Ренн и успели буквально минут за десять до наступления темноты. Стоя у Башни Магдалы и глядя на черепичные крыши домов, я поражался, насколько разительно зимний Ренн отличается от летнего и даже осеннего. Деревня как будто вымерла – нигде не было ни души, – и все казалось чужим, незнакомым и странным. Ощущение было безрадостное и унылое. Только теперь я прочувствовал в полной мере, что это место и вправду отрезано от мира. Маленькая, беззащитная деревенька посреди буйства дикой природы. Ветер ревел, как баньши, которой отдавили любимую мозоль. Было холодно, по-настоящему холодно. И особенно мерзлявому Скэбису, который, положившись на мои слова («Не будет там дубака – это же юг Франции»), решил не тащить с собой зимнюю куртку.
Церковь и дом Соньера уже были закрыты. Ресторан в саду виллы Бетания, где мы со Скэбисом провели столько приятных часов в предыдущие «заезды», зимой не работал вообще. «Синее яблоко» пребывало в глубокой спячке. Ренн-ле-Шато словно закрылось от мира.
Мы со Скэбисом прижались носами к темному окну «Синего яблока» – есть кто живой или нет? – и тут к ресторану подъехал старенький дребезжащий микроавтобус, из которого вышел наш добрый друг, тамплиер Тони.
– Черт возьми, какие люди!
Тони налил нам виски (за счет заведения), сам выпил с нами и ввел в курс последних событий в Ренне. Дженни думает продать дом и перебраться на Гавайи. Том с Гердой на зиму уехали в Германию. У Крота горе: ему пришлось прекратить все подземные работы, потому что вода залила тоннели («Тут сплошной песчаник, крайне пористая порода») и испортила подземную электропроводку. Ален Фера целый месяц ломался, а потом все-таки согласился, чтобы Тони выставил его модель владений Соньера в верхнем зале «Синего яблока». Но при условии что тот застрахует ее на миллион евро. Полный бред с точки зрения Тони. Так что модель так и осталась в Куазе, у Фера дома.
– Кстати, а как вообще Ален? – спросил я.
– Ален… ну… он сейчас затаился. – Тони умолк на мгновение, как будто решая, стоит ли рассказывать дальше. – У нас тут в последнее время творятся какие-то странности. То есть еще даже страньше, чем обычно. Я точно не знаю… я не видел Алена уже дней десять… но мне кто-то рассказывал, что недавно ему угрожали.
– В смысле, чем угрожали? Физической расправой? – уточнил Скэбис.
– Ну да, – сказал Тони. – Насколько я знаю, ему угрожали смертью.
Бригита, должно быть, и вправду была «огнем, а не женщиной», причем ближе к лесному пожару, потому что Бельи позвонил и сказал, что он задерживается в Лионе еще дня на два-три. Впрочем, мы со Скэбисом не скучали. У нас было чем заняться. Мы бродили по кладбищам в поисках могил Александрины Марэ и Гильома Денарно, родителей Мари Денарно. Они умерли в 1928 и 1930 годах соответственно. Кладбищенские изыскания – это была идея Скэбиса. Он пытался составить более или менее целостную картину взаимоотношений Соньера с семейством Денарно с учетом того, что сказал нам Ален, что настоящим отцом Мари был Соньер. Больше всего Скэбиса интересовал вопрос, почему Денарно переехали из Эсперазы в Ренн. Ну да, их дочь поступила в услужение к тамошнему кюре, но ведь это еще не повод срываться с места.
– С чего бы Гильом вдруг решил бросить работу и перебраться в какой-то занюханный Ренн, где у него не было ничего: ни знакомых, ни дома, ни, опять же, работы? – размышлял Скэбис за первым феерическим завтраком у мадам Ривье. – Причем учти: это случилось еще до того, как Соньер нашел свои пергаменты. До того, как он разбогател. Но если они переехали в Ренн, тогда почему Александрину с Гильомом не похоронили на реннском кладбище? Кстати, а где их похоронили? Ты будешь это последнее вареное яйцо или трех тебе хватит?
Для начала Скэбис предложил еще раз проверить кладбище в Ренне – просто чтобы убедиться, что мы не пропустили неприметное маленькое надгробие Александрины Марэ и Гильома Денарно, скромно приткнувшееся где-нибудь в уголке. Кладбище, кстати сказать, смотрелось гораздо ухоженнее и красочнее, чем во все прошлые разы. Было сразу заметно, что за ним хорошо следят. На многих могилах лежали свежие цветы. Некоторые надгробия казались чуть ли не новыми, а общее расположение могил было совсем не таким, каким я его помнил. Может, Джон Миллер был прав, когда высказал предположение, что местные жители так развлекаются: переставляют надгробия с места на место. Мы со Скэбисом методично проверили их все. Нашли могилу Бартелми Денарно, младшего брата Мари, похороненного рядом с Мари и Соньером. Но Александрины с Гильомом там не было.