– Про все сразу и скажешь.
– И что обманула его? И что беременна? Я запуталась и завралась.
– Ничего, распутаешься. Рассказываешь ему все. Побурчит, конечно, но, если любит, женится.
– А если не женится? – спросила Катерина. – Потому что не сможет простить обмана?
– Значит, не любит. Кого любят, прощают. Правильно, дорогой? – обратилась Людмила к Гурину. – Или ничего не говори, обманывай и тяни дальше. Зарегистрируетесь, а потом признаешься, – продолжала она.
– Не хочу начинать семью с обмана!
– Не будет обмана – не будет алиментов. С паршивого козла хоть шерсти клок.
Антонина, увидев озабоченные лица подруг, пробралась к ним, по нескольким фразам все поняла.
– Девчонки! Дело-то серьезное!
В комнате, где остался Николай, его друзья кричали:
– Горько!
– Горько! – теперь уже требовала вся свадьба.
Антонина глянула на Николая, тот звал ее во главу стола. Антонина жестом почти приказала, чтобы он пробирался к ним. Николай пробрался с трудом. Его проход комментировали:
– Она должна к тебе идти, а не ты к ней!
– Будешь подкаблучником!
– Да убоится жена мужа своего.
Николай, не обращая внимания на реплики, добрался до подруг и спросил:
– Что случилось?
Но свадьба скандировала:
– Горько!
– Горько!
Николай и Антонина поцеловались. Им поаплодировали и тут же затянули песню: «По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой!!»
Людмила быстро пересказала Николаю создавшуюся ситуацию. Пока он был для них единственный мужчина, с которым можно посоветоваться, Гурин был не в счет: он уже сидел в обнимку с новыми друзьями и за что-то пил. Он держался довольно долго, но, чтобы не подумали, что он зазнается, решил не отказываться, все-таки замуж выходила подруга его будущей жены.
Николай все выслушал и поддержал решение подруг.
– Значит, действуем поэтапно. Вначале к врачу, потом звонишь этому козлу и все рассказываешь.
– А может, он не козел, – вставила Антонина.
– В этом мы убедимся в ближайшее время, – подвел итог Николай.
Но убедиться Катерине пришлось уже на следующий день. Еще до обеденного перерыва на территорию фабрики въехал автобус ПТС – передвижной телевизионной станции и два «рафика» с операторами, осветителями, звукооператорами, режиссером, ассистентами и дикторшей, которую тут же все узнали.
Из-за нее едва не остановилась работа в цехе. Всем хотелось посмотреть на живую дикторшу, которую видели только на экране телевизора. Оказалось, что в жизни она меньше ростом, чем на экране, и на ней чешские туфли, которые были почти у всех работниц цеха. В универсаме недавно появились такие туфли, и Леднев разрешил сделать обеденный перерыв раньше, чтобы его женщины купили туфли, пока в универсам не ринется вся фабрика. Леднев отгонял работниц от окон, объясняя:
– Снимать будут у нас в цехе. Это решение уже принято. Все увидите. И сами попадете в телевизор. У кого грязные или заношенные спецовки, пойдите к кладовщице, там для вас приготовлены новые.
Катерина всего этого не знала и не видела: она получала новые реле на складе. А уже выкатывались телекамеры, похожие на средних размеров пушки, сходство увеличивали длинные насадки объективов. Уже расставляли в цехе камеры.
Катерина погрузила реле на автокар, выехала во двор и увидела ПТС, осветителей, которые вместе с фабричными электриками тянули кабель.
То, что эти люди с телевидения, Катерина поняла сразу. Вряд ли среди них Рудольф, подумала она, зачем же ее так наказывать! На телестудии десятки телеоператоров, а Рудольф никогда не рассказывал, что он выезжал на заводы и фабрики.
На всякий случай она оставила автокар за углом и вошла в цех, стараясь пройти незаметно. Но ее заметили и сразу закричали:
– Катерина! Тебя разыскивает Леднев, даже на склад за тобой посылали!
Катерина забеспокоилась, но все-таки прошла к Ледневу в его кабинет, который больше напоминал застекленную кабину, но зато оттуда Леднев мог видеть почти весь цех.
У Леднева сидела красивая женщина средних лет. Катерине даже показалось, что она видела ее, когда была на «Голубом огоньке».
– Вот она! – обрадовался Леднев. – Героиня наших дней! Начинала штамповщицей, сейчас бригадир слесарей-наладчиков, и мы планируем назначить ее начальником участка. У нее инженерное мышление, она далеко пойдет. А это – режиссер телевидения, – представил женщину Леднев.
Режиссер осмотрела ее. В бесцеремонности ее разглядывания не было даже интереса. Катерину разглядывали как нечто неодушевленное, она сама так обычно рассматривала станок, прикидывая, с чего начать ремонт.
– Заменить косынку, – приказала режиссер. – Расстегнуть ворот кофточки! – и сама быстро и ловко расстегнула. – Ну-ка, пройдись! – скомандовала она. Катерина сделала несколько шагов. – Ножки ничего… Подберите ей халатик покороче!
– Я в комбинезоне работаю, – возразила Катерина.
– Поработаешь в халате, – сказала режиссер.
– Не поработаю, – возразила Катерина. – Зачем людей смешить!
– Дайте ей комбинезон. – Вероятно, у режиссера не было времени, она поглядывала на часы. – Только не балахон! Чтобы задницу обтянуть и грудь!
– Я не буду сниматься, – заявила Катерина.
– Будешь, – ответила режиссер. – Не я это решала. Это твое начальство уже все обговорило и с профсоюзом, и с комсомолом.
В кабинет заглянул телеоператор, которого Катерина видела на киностудии:
– Куда тройку ставить?
– На вторую линию. Там у них дефицит идет. Значит, так, – подвела итог режиссер. – Тройку на вторую линию. Панорама по моей команде по всей линии. Потом остановка по моей команде, – она обернулась к Ледневу, тот закивал. – Имитируем поломку. Выходит она, – режиссер кивнула на Катерину. – Кто у нас на второй?
– Рачков.
– Он ее держит на общем, берет ее проход поаппетитней: ножки, бедра, зритель это любит. Потом с третьей я ее возьму крупно. – Режиссер посмотрела на Катерину. – Скажешь несколько слов.
– Я не знаю, что говорить, – Катерина даже не испугалась. Она искала выход, понимая, что Рудольф не должен ее увидеть.
Как только телевизионщики уедут с фабрики, она позвонит ему, они встретятся вечером у памятника Пушкину, и она все ему расскажет.
– Я не знаю, что говорить, – повторила Катерина. – Я двух слов связать не могу.
– А тебе и говорить не надо, – возразила режиссер. – Тебя спросят, а ты ответишь.
– А что спросят?