Жнецы страданий - читать онлайн книгу. Автор: Екатерина Казакова, Алена Харитонова cтр.№ 85

Волынец озирался, не понимая, куда исчезли шумные обитатели поселения, когда откуда-то из угла донесся тихий стон. Парень вздрогнул, мгновенно покрывшись липкой испариной, и на неверных ногах шагнул на звук.

На лавке у стены, крытый меховым одеялом, лежал человек. Посланник Цитадели склонился было над ним, но тут же в ужасе отпрянул. Открывшееся зрелище было отвратительным и страшным – лицо и руки мужчины почернели и бугрились от гнойных язв, источавших тошнотворное зловоние. Волынец закрыл рот и нос локтем, но в этот миг тот, кому полагалось быть мертвым, зашевелился и издал тяжкий, полный страдания стон. Даже начал приподниматься на локте, хрипел что-то непонятное, истекая нечистотой, льющейся из лопнувших волдырей.

Сердце Осененного подпрыгнуло к горлу. Несчастный подавил приступ рвоты и выбросил вперед свободную руку. Тело чудища, которое лишь отдаленно напоминало человека, охватило сияние.

– Никшни! – приказал Волынец, содрогаясь от отвращения. – Спи, говорю тебе!

Почерневший обитатель гостиной избы упал обратно на лавку.

А парень опрометью бросился на свежий воздух и, свесившись с крыльца, долго блевал, задыхаясь и потея. Собака выла с прежней тоской. И Осененного до костей пробрал ужас. Неведомую хворь завезли к Вадимичам остановившиеся на постой купцы. Вот они, розвальни, в сенях свален товар… Что и откуда приволокли на себе торговые гости, гадать Волынцу было недосуг. Он обрушивал на себя яростные потоки Дара, очищаясь от заразы, которую мог подцепить у почерневшего купца. Привезти этакую радость в Цитадель, а пуще прочего – тяжелой жене он не мог.

Ноги чесались кинуться прочь от опоганенного места, но Глава спросит, что случилось. И Волынцу придется рассказать. Поэтому, переборов ужас и отвращение, он поплелся к ближайшему дому и долго стоял перед дверью, не решаясь войти.

…Живы, они все были живы, но уже пребывали на грани. Вонь в избе стояла такая, что парень вылетел оттуда, задыхаясь и с сожалением понимая, что выблевать на серый грязный снег ему уже нечего.

В другой избе внутрь заходить не пришлось – запах разложения уже в сенях стоял такой, что посланец Цитадели застонал. Он был слабым Осененным, да и кто бы мог подумать, что у Вадимичей может случиться вот такое, кто бы догадался послать к ним креффа, а не его?

Неведомая хворь выкосила большое поселение, видать, за несколько дней. В одном доме, правда, обитатели оказались еще не при смерти, и мать с дитем бросилась к новоприбывшему, причитая и плача. Но лицо ее уже было покрыто свищами и струпьями, которые пока не начали чернеть, лишь наливались белесыми гнойниками. Волынец отпрянул от несчастной, при помощи Дара принудив ее свалиться на пол избы в тяжелом сне. А сам помчался вон, не разбирая дороги. Чем он тут поможет?

От ужаса и отвращения он забыл обо всем, даже о том, что обучался в Цитадели и приносил клятву помогать людям. Он бежал прочь, оскальзываясь и падая.

На лес опускалась ночь. При одной мысли о том, чтобы остаться в деревне до утра, по телу парня прошла дрожь. Ну уж нет…

И вот теперь он творил обережное заклятие, обходя вымирающую весь по кругу. Он свое дело сделал. Далее хворь не поползет, и болезные не сунутся за черту обережную. А чужаков наговор и вовсе не подпустит ближе, чем на полет стрелы.

Об остальном пусть печется и переживает Глава. Он – Волынец – все, что мог, сделал. А помирать рядом с этими несчастными он зарок не давал.

Поймав печально бродившего между черных деревьев конька, Осененный вскарабкался в седло и, хлестнув своего сивку, направил его во тьму леса. С черного неба на землю вдруг обрушился холодными потоками дождь. Эх, и гнилая весна стояла в этом году…

Веревка, перекинутая через жердь сушила, размеренно покачивалась.

Было жарко. В коровнике пахло старым навозом. Жалкие клочья прошлогоднего сена торчали из зазоров орясин.

Скотину пришлось забить еще в середине зеленника, когда заболела Сияна, и Волынцу стало ни до чего. Жена тяжко перенесла роды, но дочка родилась крепенькой, розовой и крикливой. Отец и бабка выхаживали дите вдвоем, потому что мать расхворалась. Волынец лечил жену Даром, но даже Дар не мог помочь в этакую гнилую погоду. Дождливая весна переродилась в холодное и тоже дождливое лето. Вода лилась с небес изо дня в день неостановимыми потоками. Земля раскисла, молодая трава начала гнить, в лесу не росло ни грибов, ни ягод, поля превратились в болотины – негде было сеять хлеб, да и некому.

Однако мало-помалу Сияна поднялась, хотя все еще была слаба. Волынец вздохнул с облегчением. Поэтому, когда дождливым утром месяца зноеня у его дома появился злой, вымокший до нитки крефф Улич на мокрой же и усталой лошади, он встретил его без всякой радости.

– Что, сукин сын, натворил дел, а сам схоронился? – зло выплюнул Улич. – Людям помощь нужна, хватит уже за бабий подол держаться, в дорогу собирайся.

Волынец хотел сказать, что жена, дочь и мать ему дороже каких-то неизвестных людей, каких он сроду не знал и из-за которых не хотел сгибнуть сам или погубить родных. Он уже было открыл рот, но тут скрипнула дверь избы и на пороге появилась мать. В старой рубахе из небеленого полотна, в глухом платке, надвинутом так низко, что и лица не видать, она стояла между Волынцом и его семьей, как немой укор совести.

– Что ж ты гостя в избу не зовешь, сынок? – спросила старая. – Погода-то дурная какая, да и вымок он весь.

Сын только отвел глаза, досадуя, что родительницу принесло столь не вовремя.

– Спешу я, – ответил Улич. – Не до отдыха ныне.

И только теперь парень заметил, как осунулся молодой и ладный крефф. Если ранее дышал он жизнью и силой, то ныне ни кровинки не было в истощенном лице, глубокие морщины залегли в уголках рта, плечи казались костлявыми, а в потухшем взоре поселилось плохо скрываемое отчаяние.

Волынец побрел одеваться. Сияна поднялась с лавки, на которой кормила маленькую Ладу, и спросила с тоской:

– Уезжаешь?

– Надо, – ответил муж, которому всего более хотелось прижаться лбом к ее мягким коленкам, слушая сладкое причмокивание дочери и то, как по крыше избы молотит дождь.

Собрался он быстро. Улич ждал во дворе, не заходя в дом, как ни зазывала его Волынцова мать. «Сомлею в тепле», – только и сказал он. Старуха вернулась в избу, собрала нехитрой снеди в суму, вышла во двор, отдала обережнику и виновато сунула в руку кусок вяленого мяса.

– Поешь, родной, совсем прозрачный.

Он кивнул благодарно и, как был, в седле, принялся жадно есть. Было видно, что о еде странник вспоминал редко.

Уехали через пол-оборота.

Долгое время лошади обережников двигались по раскисшей дороге бок о бок, но оба спутника молчали. Наконец Улич не выдержал и сказал:

– Что, гнида трусливая, страшно глядеть на содеянное? У бабьего подола спокойнее?

Волынец вскинулся: